10.10.2013 в 20:11
вы недостаточно усердно возносили хвалы ктулху, так что порноконвейер снова с вами
кто-то тут просил пражавера, а кто-то другой - жавер/монпарнас; это какой-то адовый микс, который может оскорбить ваши чувства, бат энивей
читать дальшеМальчишка уличный - красивый, как пошлая картинка из подпольного журнала, яркий, вызывающий и до костей уличный, со всеми своими аккуратно заштопанными сорочками, вылинявшими сюртуками, подвядшими розами. От него пахнет улицей - потом, мочой, чужой застарелой кровью, пылью, тянет тухлым мясом и дешевыми едкими духами. У него личико фарфоровой куклы - потасканной, истрепанной, с губами такими вульгарно алыми, словно шлюха обвела их кармином своими грязными пальцами, нарисовала себе на потеху. И глаза у него кукольные - светлые, яркие, почти неживые блестящие глаза.
Мальчик - вор, мальчик - убийца, мальчик поддергивает обвисшие кружевные манжеты, закидывает ногу на ногу, сверкает стертыми подошвами и дорогой белозубой улыбкой.
- Папаша, зря тратите время, - тянет он, ухмыляется, слащавый и невинный, стухшее кремовое пирожное, присыпанное сахарком - надкуси, и выльется гниль. Улыбается блестящей своей улыбкой. Чужой улыбкой. Украденной у кого-то.
А может, и нет. Может, он сохранял свои зубы, заботился, чтобы выгодно их продать.
В комнате душно - комната тяжелая, давит на плечи каменными глыбами, сырым подземельным воздухом. За дверью переговариваются - почем свиная лопатка, где наливают в кредит, какой талантливый рот у новенькой, блондиночки, Мари, и как забавно она скулит. Шлюхи - они все такие, рыдают, пока свеженькие, а потом испаскудиваются.
И глаза у них стеклянные. Как у дохлых рыб. Как у помоечных фарфоровых кукол.
Мальчишка долго терпит - ничего не говорит, ни в чем не признается, только смеется, громко, визгливо, оттопыривая мизинчик. У него личико херувима, пухлого церковного ангелочка с демонскими глазами. Сейчас ему семнадцать - и Жавер знает, как он закончит, видел такое тысячу раз. Труп найдут в канаве, изуродованный, с перерезанным горлом, или выловят из реки, и кожа посинеет, станет склизкой и гадкой, в волосах запутается болотная тина; зарежут его свои же, зарежут, утопят, вырвут эти острые белые зубы, а потом никогда о нем не вспомнят.
Но до этого еще пара лет. Сейчас мальчишка, востроглазый и беленький, говорит как по-писаному, вздергивает подбородок, рукой приглаживает волосы - даже здесь, в тесной камере, пропахшей мочой, заплесневелой соломой и почему-то тухлой капустой, он корчит из себя уличного принца, с гордым видом перевирает цитаты, коверкает Руссо гнусавым уличным выговором, через слово поминает Вольтера. Он, востроглазый и беленький, считает себя умнее всех, отвечает на вопросы с торжественной снисходительностью - будто навоображал себе всякого и теперь еще считает себя Королем нищих, будто все еще живет в том времени, где Дворы Чудес существуют.
- Какой славный день, - ухмыляется мальчишка, ведя колдовскими ресницами. - Сын шлюхи ловит сына шлюхи, шакал жрет шакала. Шкурка не жмет, господин полицейский инспектор?
Жавер вздергивает его за шиворот - легко, как кутенка. Табуретка с глухим стуком ударяется о каменный пол; мальчик хрипит, победно растягивая губы. Сквозь зарешеченное оконце в деревянной двери долетают обрывки обычного, казарменные сплетни, из года в год, из города в город одни и те же - "Цыганка украла ребенка", "суку высекли на площади", "куда ему теперь дорога, только в подворотню с ножом", "от волчицы птенец не родится", "да что там, инспектор-то разберется". Кутенок оседает, заходится лающим кашлем, потирает горло. Смотрит гордо, с презрением, к закону, к нему, к нему и к закону.
Жавер не снимает перчаток, не переводит дыхание; он разжимает челюсти, вздергивает мальчишку на ноги и возвращается к допросу. Костяшки под перчатками саднят. Мальчик скалится и отвечает Расином.
Его труп найдут через пару лет. Изувеченный, со вспоротым брюхом, со срезанными волосами; или не найдут, и мальчик с лицом херувима просто исчезнет с темных парижских улиц. Будь у него хоть немного мозгов - он бы нашарил выход, выполз на свет, согласился сотрудничать; у каждого есть выбор. Каждый сам волен распоряжаться своей судьбой. Никто не будет натаскивать брошеных кутят. От этого один шаг до того, чтобы начать жалеть опустившихся шлюх.
По ночам инспектор Жавер спит без снов.
на сем я отчаливаю обратно в бездну. восстану в 110-м треде, ибо было предсказано
стройте бункер, запасайтесь едой
URL комментариякто-то тут просил пражавера, а кто-то другой - жавер/монпарнас; это какой-то адовый микс, который может оскорбить ваши чувства, бат энивей
читать дальшеМальчишка уличный - красивый, как пошлая картинка из подпольного журнала, яркий, вызывающий и до костей уличный, со всеми своими аккуратно заштопанными сорочками, вылинявшими сюртуками, подвядшими розами. От него пахнет улицей - потом, мочой, чужой застарелой кровью, пылью, тянет тухлым мясом и дешевыми едкими духами. У него личико фарфоровой куклы - потасканной, истрепанной, с губами такими вульгарно алыми, словно шлюха обвела их кармином своими грязными пальцами, нарисовала себе на потеху. И глаза у него кукольные - светлые, яркие, почти неживые блестящие глаза.
Мальчик - вор, мальчик - убийца, мальчик поддергивает обвисшие кружевные манжеты, закидывает ногу на ногу, сверкает стертыми подошвами и дорогой белозубой улыбкой.
- Папаша, зря тратите время, - тянет он, ухмыляется, слащавый и невинный, стухшее кремовое пирожное, присыпанное сахарком - надкуси, и выльется гниль. Улыбается блестящей своей улыбкой. Чужой улыбкой. Украденной у кого-то.
А может, и нет. Может, он сохранял свои зубы, заботился, чтобы выгодно их продать.
В комнате душно - комната тяжелая, давит на плечи каменными глыбами, сырым подземельным воздухом. За дверью переговариваются - почем свиная лопатка, где наливают в кредит, какой талантливый рот у новенькой, блондиночки, Мари, и как забавно она скулит. Шлюхи - они все такие, рыдают, пока свеженькие, а потом испаскудиваются.
И глаза у них стеклянные. Как у дохлых рыб. Как у помоечных фарфоровых кукол.
Мальчишка долго терпит - ничего не говорит, ни в чем не признается, только смеется, громко, визгливо, оттопыривая мизинчик. У него личико херувима, пухлого церковного ангелочка с демонскими глазами. Сейчас ему семнадцать - и Жавер знает, как он закончит, видел такое тысячу раз. Труп найдут в канаве, изуродованный, с перерезанным горлом, или выловят из реки, и кожа посинеет, станет склизкой и гадкой, в волосах запутается болотная тина; зарежут его свои же, зарежут, утопят, вырвут эти острые белые зубы, а потом никогда о нем не вспомнят.
Но до этого еще пара лет. Сейчас мальчишка, востроглазый и беленький, говорит как по-писаному, вздергивает подбородок, рукой приглаживает волосы - даже здесь, в тесной камере, пропахшей мочой, заплесневелой соломой и почему-то тухлой капустой, он корчит из себя уличного принца, с гордым видом перевирает цитаты, коверкает Руссо гнусавым уличным выговором, через слово поминает Вольтера. Он, востроглазый и беленький, считает себя умнее всех, отвечает на вопросы с торжественной снисходительностью - будто навоображал себе всякого и теперь еще считает себя Королем нищих, будто все еще живет в том времени, где Дворы Чудес существуют.
- Какой славный день, - ухмыляется мальчишка, ведя колдовскими ресницами. - Сын шлюхи ловит сына шлюхи, шакал жрет шакала. Шкурка не жмет, господин полицейский инспектор?
Жавер вздергивает его за шиворот - легко, как кутенка. Табуретка с глухим стуком ударяется о каменный пол; мальчик хрипит, победно растягивая губы. Сквозь зарешеченное оконце в деревянной двери долетают обрывки обычного, казарменные сплетни, из года в год, из города в город одни и те же - "Цыганка украла ребенка", "суку высекли на площади", "куда ему теперь дорога, только в подворотню с ножом", "от волчицы птенец не родится", "да что там, инспектор-то разберется". Кутенок оседает, заходится лающим кашлем, потирает горло. Смотрит гордо, с презрением, к закону, к нему, к нему и к закону.
Жавер не снимает перчаток, не переводит дыхание; он разжимает челюсти, вздергивает мальчишку на ноги и возвращается к допросу. Костяшки под перчатками саднят. Мальчик скалится и отвечает Расином.
Его труп найдут через пару лет. Изувеченный, со вспоротым брюхом, со срезанными волосами; или не найдут, и мальчик с лицом херувима просто исчезнет с темных парижских улиц. Будь у него хоть немного мозгов - он бы нашарил выход, выполз на свет, согласился сотрудничать; у каждого есть выбор. Каждый сам волен распоряжаться своей судьбой. Никто не будет натаскивать брошеных кутят. От этого один шаг до того, чтобы начать жалеть опустившихся шлюх.
По ночам инспектор Жавер спит без снов.
на сем я отчаливаю обратно в бездну. восстану в 110-м треде, ибо было предсказано
стройте бункер, запасайтесь едой