10.03.2014 в 03:13
анон, который спрашивал про курфейрак/грантер, лапать друг друга во время просмотра футбольного матча, ты тут (кого я обманываю, четверть четвёртого часа утра, явно не здесь)?
читать дальшеЭти чемпионаты, турниры, вечное соперничество — и ничего не понятно, не видно, что стоит за каждым из них. Общественное мнение предполагает, что французы — футбольная нация, и каждый мальчишка в детстве с радостью пинает мяч во дворе в майке с номером Зидана или Карамбё, и синий с небольшой частью белого предпочтителен для спортивной формы младшеклассников.
Потом это всё отпадает. Уходит на второй план. Если вдуматься, какой толк в бесконечной передаче мяча друг другу? За одним чемпионатом следует другой, третий, десятый; в итоге призы ходят по рукам, как первая девочка класса среди этой же футбольной команды старшей школы. И вроде бы круто, если кто довел её до выпускного, но все же были там, имели опыт. Триумф с привкусом.
Каждый раз, когда страну охватывает лихорадка очередного чемпионата, становится ясно, что делать тебе здесь нечего — если ты, конечно, не заядлый болельщик. Трансляции везде, и дома их немного легче переносить, чем в душном баре: тут, как минимум, никто не разобьет тебе нос только за то, что задница игрока тебе интереснее гола.
Поэтому в очередной вечер июля оказывается, что в Мюзен всё же слишком шумно. И альтернатив своему жилью не найти. И, попрощавшись со всеми, Курфейрак идет к Грантеру, ведь заканчивать вечер ещё так рано.
А у Грантера наверняка будет холодное пиво и никаких возражений на похабные комментарии.
Ещё, оказывается, у него есть довольно удобный диван и его собственное тёплое плечо, на которое так удобно положить голову. И он — последний человек на земле, которому смешно от «Да, я бы забил ему гол», хотя, положа руку на сердце, красотой нынешняя команда не блещет. Зато их всплески страсти после гола — то ещё шоу, и Курфейрак никому не признается, что он сохраняет себе на комп гифки этих моментов с тумблера.
— Ты играл когда-нибудь? — голос Курейрака, ломая устоявшуюся тишину, прерывает бормотанье комментатора и звучит чуждо в этой комнате. Словно желая загладить эту вину, Курфейрак вычерчивает на коленке Грантера узоры, мягко, неспешно.
— Не в футбол. В моей школе была секция бокса, я и занимался. Результат у меня на лице, я полагаю.
— От бокса результат на ушах обычно, — смеется Курфейрак и разворачивается, пристально рассматривает его, даже эти чертовы уши, и выносит вердикт: — Про лицо не скажу, но уши ты явно ломал. И нос. Дважды. Угадал?
Он прав, как ни странно; правда, причина не в боксе: однажды Грантер вступился за кого-то в драке, а второй раз — и это было безумно неловко — просто сам вписался головой в дверь, которая не успела открыться; но зачем говорить правду, если есть бокс? И он смеётся и трёт переносицу.
— Пятнадцать и двадцать один. Уже не надеяться, что исправится, да?
— Да тебя и не портит. — Курфейрак от верхней точки лба кончиком пальца ведет по линии профиля Грантера, и останавливается на губах; тот в незаданном вопросе переводит взгляд и прикусывает, небольно, и выпускает изо рта, то ли просто смыкая губы, то ли целуя.
Курфейрак хмыкает куда-то между шеей и челюстью, и его ладонь падает Грантеру на грудь. Под рукой — размеренное сердцебиение и уютное, домашнее тепло за слоем мягкой фланели, и совсем некстати он говорит, что терпеть не может футбол.
— Все в это время будто с ума сходят. Даже в бар зайти — проблема, толпы, толпы народа, они орут про что-то, прыгают, как ненормальные. А я всю жизнь смотрел — и без эмоций. Ну, то есть как. Они ведут себя иногда, как пидорасы, тогда вот смешно. Хотя я видел какую-то порнушку про тренера и команду, там даже горячо было. А вот это всё, — Он кивает в сторону экрана, кудряшки щекочут Курфейраку нос, и тот вынужден потереться о шею Грантера, — Это всё ни о чём.
— Я смотрю, назвать кого-то пидорасом для тебя по-прежнему не проблема.
— Слушай, мне, конечно, нравятся и парни тоже, но я, по крайней мере, не веду себя, как мартышка.
— Ну конечно.
— За исключением тех случаев, которых я не помню.
— Так бы и говорил сразу. Мартышка.
И он оглаживает пальцами ключицы, плечи; трансляция давно забыта, есть пара минут замешательства — либо всё переводится в шутку, либо всё же – «да»; и уже Грантер делает выбор, разворачивается и целует, слизывает горький вкус алкоголя с губ Курфейрака.
— Тоже забудешь?
— Пока ещё не решил.
— Просто, чтоб ты знал: в любом случае — всё хорошо. И да, и нет.
И Грантер понимает несвязное предложение. И он знает, что в этот раз можно, и Курфейрак знает, что делает, и потом не будет никакой обиды из-за того, что опять не с тем, опять не вовремя, опять кто-то чужой; сейчас можно про это забыть и последовать за давящей на грудь ладонью. Лечь на диван, откинуть голову, и потеряться.
Курфейрак, едва касаясь губами, очерчивает бледно-голубые дорожки слегка выступающих вен на предплечье Грантера. Волна какой-то незнакомой нежности накатывает с него и покрывает с головой, и это тёплый летний океан — Грантер, конечно, никогда не был на океанском побережье, но всё, что он видел в глупых и бессмысленных фильмах, прочно привязывается к тому Курфейраку, которого он видит сейчас. И тепло, которое не обжигает, а будто вплавляется под кожу, и мысли вышибает напрочь, и он понимает, почему все так любят Курфейрака. Иногда есть доли секунды, когда человеку нужен человек, и счастлив тот, кто встретит в такой момент Курфейрака; он — волна тепла, уютная и домашняя, и всё плотское, что может быть, что кривит лица чопорных священников и старых дев, всё, что они называют греховным — растворяется в этом, как в дезинфекции ультрафиолетом. Его пальцы по телу, гладят живот, расстёгивают ремень и стягивают джинсы, и Грантер не думает о том, что он выглядит несколько неловко, оставаясь всё ещё в рубашке, но без штанов, со стояком, перед другом, который ещё полностью одет. Который берет его в рот, и боги, он это явно умеет — по крайней мере, он лучше всех этих случайных клубных девочек и мальчиков с тягой к экспериментам. Он пропускает глубоко, в горло, и боже, кажется, рвотного рефлекса у него нет в принципе, потому что это уже вторая секунда — и чёрт-чёрт-чёрт, он сглатывает, сжимается вокруг, как девочка в оргазме. Только тут Курфейрак готов продолжить, разве что передохнёт немного. Так что пока его рот втягивает поочередно то одно, то второе яичко, он медленно подрачивает, а свободной рукой сгибает под коленом ногу Грантера, затем вторую и спускается ниже. Грантер уже не может нормально думать, пока его медленно раскрывают языком, и ему даже стыдно, но слишком, слишком хорошо, чтобы возражать. Язык заменяют пальцы, и Грантер не хочет представлять, как он выглядит прямо сейчас, единственная секунда паники — когда он перестаёт чувствовать на себе руки. Паника быстро проходит, когда раздаётся мягкий шёпот Курфейрака, повторяющего, что он здесь, и сейчас надо потерпеть. Грантер не открывает глаза, он знает все этапы, только разводит ноги чуть шире.
Он проходил это раньше, но теперь пытается выкинуть из головы то, что случайный партнёр ему на этот раз неплохо знаком; раньше казалось, что куда интереснее с кем-то абсолютно посторонним, а на проверку сильнее завело долгое знакомство. Что видеть человека вот так, открытого донельзя и, даже не стремясь к тому, открываться перед ним в ответ — это новая грань близости. Грантер абсолютно точно не испытывал такого раньше, и он безумно, безумно рад, что — хотя бы пробы ради, для первого испытания, чтобы потом знать, где искать почву под ногами — он с Курфейраком, а не с тем, с кем хочется быть. И дикая смесь благодарности и физического удовольствия льются слезами и полубезумными смешками. Курфейрак склоняется ниже, двигая бёдрами всё быстрее, всё так же не произнося ни слова, только дыхание его частит, уже вливаясь в чужое, и не одновременно, и не совсем вместе, но в одном пространстве они заканчивают. Пока Грантер успокаивается, Курфейрак, не отрываясь, следит за ним, и, убедившись, что тот снова дышит ровно и размеренно, неожиданно переплетает их пальцы вместе.
— Я в порядке, если ты в порядке.
— В полнейшем.
Кажется, на сегодня это чистая правда.
URL комментариячитать дальшеЭти чемпионаты, турниры, вечное соперничество — и ничего не понятно, не видно, что стоит за каждым из них. Общественное мнение предполагает, что французы — футбольная нация, и каждый мальчишка в детстве с радостью пинает мяч во дворе в майке с номером Зидана или Карамбё, и синий с небольшой частью белого предпочтителен для спортивной формы младшеклассников.
Потом это всё отпадает. Уходит на второй план. Если вдуматься, какой толк в бесконечной передаче мяча друг другу? За одним чемпионатом следует другой, третий, десятый; в итоге призы ходят по рукам, как первая девочка класса среди этой же футбольной команды старшей школы. И вроде бы круто, если кто довел её до выпускного, но все же были там, имели опыт. Триумф с привкусом.
Каждый раз, когда страну охватывает лихорадка очередного чемпионата, становится ясно, что делать тебе здесь нечего — если ты, конечно, не заядлый болельщик. Трансляции везде, и дома их немного легче переносить, чем в душном баре: тут, как минимум, никто не разобьет тебе нос только за то, что задница игрока тебе интереснее гола.
Поэтому в очередной вечер июля оказывается, что в Мюзен всё же слишком шумно. И альтернатив своему жилью не найти. И, попрощавшись со всеми, Курфейрак идет к Грантеру, ведь заканчивать вечер ещё так рано.
А у Грантера наверняка будет холодное пиво и никаких возражений на похабные комментарии.
Ещё, оказывается, у него есть довольно удобный диван и его собственное тёплое плечо, на которое так удобно положить голову. И он — последний человек на земле, которому смешно от «Да, я бы забил ему гол», хотя, положа руку на сердце, красотой нынешняя команда не блещет. Зато их всплески страсти после гола — то ещё шоу, и Курфейрак никому не признается, что он сохраняет себе на комп гифки этих моментов с тумблера.
— Ты играл когда-нибудь? — голос Курейрака, ломая устоявшуюся тишину, прерывает бормотанье комментатора и звучит чуждо в этой комнате. Словно желая загладить эту вину, Курфейрак вычерчивает на коленке Грантера узоры, мягко, неспешно.
— Не в футбол. В моей школе была секция бокса, я и занимался. Результат у меня на лице, я полагаю.
— От бокса результат на ушах обычно, — смеется Курфейрак и разворачивается, пристально рассматривает его, даже эти чертовы уши, и выносит вердикт: — Про лицо не скажу, но уши ты явно ломал. И нос. Дважды. Угадал?
Он прав, как ни странно; правда, причина не в боксе: однажды Грантер вступился за кого-то в драке, а второй раз — и это было безумно неловко — просто сам вписался головой в дверь, которая не успела открыться; но зачем говорить правду, если есть бокс? И он смеётся и трёт переносицу.
— Пятнадцать и двадцать один. Уже не надеяться, что исправится, да?
— Да тебя и не портит. — Курфейрак от верхней точки лба кончиком пальца ведет по линии профиля Грантера, и останавливается на губах; тот в незаданном вопросе переводит взгляд и прикусывает, небольно, и выпускает изо рта, то ли просто смыкая губы, то ли целуя.
Курфейрак хмыкает куда-то между шеей и челюстью, и его ладонь падает Грантеру на грудь. Под рукой — размеренное сердцебиение и уютное, домашнее тепло за слоем мягкой фланели, и совсем некстати он говорит, что терпеть не может футбол.
— Все в это время будто с ума сходят. Даже в бар зайти — проблема, толпы, толпы народа, они орут про что-то, прыгают, как ненормальные. А я всю жизнь смотрел — и без эмоций. Ну, то есть как. Они ведут себя иногда, как пидорасы, тогда вот смешно. Хотя я видел какую-то порнушку про тренера и команду, там даже горячо было. А вот это всё, — Он кивает в сторону экрана, кудряшки щекочут Курфейраку нос, и тот вынужден потереться о шею Грантера, — Это всё ни о чём.
— Я смотрю, назвать кого-то пидорасом для тебя по-прежнему не проблема.
— Слушай, мне, конечно, нравятся и парни тоже, но я, по крайней мере, не веду себя, как мартышка.
— Ну конечно.
— За исключением тех случаев, которых я не помню.
— Так бы и говорил сразу. Мартышка.
И он оглаживает пальцами ключицы, плечи; трансляция давно забыта, есть пара минут замешательства — либо всё переводится в шутку, либо всё же – «да»; и уже Грантер делает выбор, разворачивается и целует, слизывает горький вкус алкоголя с губ Курфейрака.
— Тоже забудешь?
— Пока ещё не решил.
— Просто, чтоб ты знал: в любом случае — всё хорошо. И да, и нет.
И Грантер понимает несвязное предложение. И он знает, что в этот раз можно, и Курфейрак знает, что делает, и потом не будет никакой обиды из-за того, что опять не с тем, опять не вовремя, опять кто-то чужой; сейчас можно про это забыть и последовать за давящей на грудь ладонью. Лечь на диван, откинуть голову, и потеряться.
Курфейрак, едва касаясь губами, очерчивает бледно-голубые дорожки слегка выступающих вен на предплечье Грантера. Волна какой-то незнакомой нежности накатывает с него и покрывает с головой, и это тёплый летний океан — Грантер, конечно, никогда не был на океанском побережье, но всё, что он видел в глупых и бессмысленных фильмах, прочно привязывается к тому Курфейраку, которого он видит сейчас. И тепло, которое не обжигает, а будто вплавляется под кожу, и мысли вышибает напрочь, и он понимает, почему все так любят Курфейрака. Иногда есть доли секунды, когда человеку нужен человек, и счастлив тот, кто встретит в такой момент Курфейрака; он — волна тепла, уютная и домашняя, и всё плотское, что может быть, что кривит лица чопорных священников и старых дев, всё, что они называют греховным — растворяется в этом, как в дезинфекции ультрафиолетом. Его пальцы по телу, гладят живот, расстёгивают ремень и стягивают джинсы, и Грантер не думает о том, что он выглядит несколько неловко, оставаясь всё ещё в рубашке, но без штанов, со стояком, перед другом, который ещё полностью одет. Который берет его в рот, и боги, он это явно умеет — по крайней мере, он лучше всех этих случайных клубных девочек и мальчиков с тягой к экспериментам. Он пропускает глубоко, в горло, и боже, кажется, рвотного рефлекса у него нет в принципе, потому что это уже вторая секунда — и чёрт-чёрт-чёрт, он сглатывает, сжимается вокруг, как девочка в оргазме. Только тут Курфейрак готов продолжить, разве что передохнёт немного. Так что пока его рот втягивает поочередно то одно, то второе яичко, он медленно подрачивает, а свободной рукой сгибает под коленом ногу Грантера, затем вторую и спускается ниже. Грантер уже не может нормально думать, пока его медленно раскрывают языком, и ему даже стыдно, но слишком, слишком хорошо, чтобы возражать. Язык заменяют пальцы, и Грантер не хочет представлять, как он выглядит прямо сейчас, единственная секунда паники — когда он перестаёт чувствовать на себе руки. Паника быстро проходит, когда раздаётся мягкий шёпот Курфейрака, повторяющего, что он здесь, и сейчас надо потерпеть. Грантер не открывает глаза, он знает все этапы, только разводит ноги чуть шире.
Он проходил это раньше, но теперь пытается выкинуть из головы то, что случайный партнёр ему на этот раз неплохо знаком; раньше казалось, что куда интереснее с кем-то абсолютно посторонним, а на проверку сильнее завело долгое знакомство. Что видеть человека вот так, открытого донельзя и, даже не стремясь к тому, открываться перед ним в ответ — это новая грань близости. Грантер абсолютно точно не испытывал такого раньше, и он безумно, безумно рад, что — хотя бы пробы ради, для первого испытания, чтобы потом знать, где искать почву под ногами — он с Курфейраком, а не с тем, с кем хочется быть. И дикая смесь благодарности и физического удовольствия льются слезами и полубезумными смешками. Курфейрак склоняется ниже, двигая бёдрами всё быстрее, всё так же не произнося ни слова, только дыхание его частит, уже вливаясь в чужое, и не одновременно, и не совсем вместе, но в одном пространстве они заканчивают. Пока Грантер успокаивается, Курфейрак, не отрываясь, следит за ним, и, убедившись, что тот снова дышит ровно и размеренно, неожиданно переплетает их пальцы вместе.
— Я в порядке, если ты в порядке.
— В полнейшем.
Кажется, на сегодня это чистая правда.