09.05.2014 в 04:03
Вброшу-ка я этот позорный антиутопический фичок, пока никто не видит.
e\r, социалка, ER, ООС, плохо написанная половая ебля и повествование от лица Анжольраса. Кто не спрятался, я не виновата; 1/2Анжольрас обернулся на писк регистратора. Пришёл Грантер: только у него из «Друзей азбуки» была тёмно-серая метка. Хлопнула тяжёлая дверь, и знакомая фигура на мгновение замешкалась у входа.
Охранник лениво кивнул, даже не проверив регистрацию: Грантер бывал тут каждое воскресенье, когда «Друзья азбуки» собирались в дальней комнате, которую Анжольрас давно уже арендовал для кружка. Посетители заоглядывались: «тёмно-серые» тут бывали редко, их могли и не впустить, а Грантер зашёл в Мюзен как к себе домой, и даже поздоровался с кем-то из старых знакомых. Он дёрнул стеклянную дверь, отделявшую дальнюю комнату от остального зала, и прошёл прямо к столику, за которым сейчас сидел Анжольрас — обычно его занимал Грантер. Там, под абажуром и жёлтой ткани, он что-то черкал в блокноте или разглагольствовал за очередной бутылкой вина о том, что весь мир прогнил и что вера никому не поможет. Анжольраса раздражала эта депрессивная однообразность речей Грантера — болтовня ради болтовни, бессмысленное жонглирование словами.
— Привет, — сказал Грантер, садясь напротив. Свой рюкзак он кинул на пол, в ноги, ступнёй подвинул его к стене. Анжольрас приветственно кивнул. Его взгляд сам потянулся к рукам Грантера: там, чуть выше запястья, темнела регистрационная полоса, которая бросалась в глаза даже на смуглой коже. Грантер никогда не прятал её под одеждой или ремешком часов, демонстративно закатывал рукава водолазки, и Анжольрас каждый раз стыдливо отводить глаза от этого унизительного знака. Государство признало Грантера бракованной особью. Чуть менее бракованной, чем носителя чёрной метки — ему не делали химической кастрации и не запрещали интеллектуальный труд, — но всё же третьим сортом. Анжольрас положил свою ладонь поверх ладони Грантера и снова прислушался к тому, что говорит Комбефер.
Тот стоял возле сдвинутых в центре комнаты столов, сложив руки на груди. Перед ним сидели новички: те, кто совсем недавно пришёл в кружок. К «Друзьям азбуки» их приводило смутное ощущение неправильности, но мало кто оставался: слишком радикальной казалась мысль о равных правах для всех людей.
Анжольрас скользил взглядом по лицам, пытаясь понять, кто останется, а кто вскоре уйдёт. Некоторых Анжольрас ещё даже не запомнил в лицо, зато на других возлагал большие надежды. Например, на ипохондрика Жоли, который всегда тщательно вытирал приборы антисептиком: он, по выражению Комбефера, переживал кризис начальных курсов, когда любой студент-медик находит у себя все возможные и невозможные болезни (так, один приятель Комбефера подозревал у себя даже родильную горячку). Несмотря на свою мнительность, Жоли отличался храбростью и весёлым нравом; он придумал забавные листовки для кружка, которые Грантер взялся нарисовать. Ещё один человек почти сразу привлёк внимание Анжольраса: Жан Прувер, рыжеволосый, нескладный и всегда растрёпанный, как будто только встал с кровати. У него была белая метка, но Прувер старательно прятал её под кучей цветных браслетов. Он всегда слушал Комбефера внимательно, и один раз уже успел поспорить с Андре из-за теории классов. Андре Анжольрасу не нравился: один из тех, кто не готов отказаться от своих предубеждений. Такие уходят, уверенные, что «Друзья азбуки» — просто кучка «левых» фанатиков.
— Всем нужно понять, — говорит Комбефер, — что вредна сама идея о том, что есть люди второго и первого сорта. Что государство может ограничивать права и свободы одних в пользу других. Нам не помогут полумеры вроде движения а репродуктивный выбор — это всё равно, что лечить вместо самой болезни её симптомы.
Анжольрас поморщился. Поправки к закону о классовом разделении принимали редко, и они почти не помогали. Грантер словно услышал его мысли.
— Какая разница, можно тебе плодиться или нет, если ты всё равно будешь мести улицы за копейки, а за секс с «белой» тебя осудят, как за изнасилование.
Анжольрас кивнул.
— Я рад, что ты это понимаешь.
— Ты думаешь, обычно я...
— Да, потому что не хочешь понять. И не веришь во всеобщее равенство.
Анжольрас строго посмотрел на Грантера. Тот отсалютовал бокалом вина.
— А ты сам-то веришь, что я равен тебе?
— Верю.
— А я не очень. Нет ничего удивительного, Анжольрас, в том, что ты признан эталонным человеком, — словно продолжая разговор, произнёс Грантер. — А я почти что отбросом. Хотя родители очень жалеют об этом и считают, что при моих способностях я должен был получить хотя бы светло-серую метку. Белой мне, знаешь, не видать из-за внешности.
— Им стоило бы жалеть о том, что жизнь людей определяется чертовой меткой! — запальчиво произнёс Анжольрас. — Этого не заслуживает никто.
Грантер улыбнулся — и улыбка преобразила его некрасивое лицо, сделав неожиданно привлекательным. Анжольрас всегда поражался этой перемене, которая казалась ему почти волшебством, хотя в волшебство Анжольрас не верил даже в детстве.
— В твоём пыле есть что-то вдохновляющее, — задумчиво произнёс Грантер. — Ещё немного, и я поверю в то, что когда-нибудь все люди будут равны.
Грантер притянул к себе ладонь Анжольраса и поцеловал его пальцы.
— Ты придёшь сегодня ко мне? — спросил он. Анжольрас кивнул.
— Приду.
Из кафе Анжольрас пошёл домой: ему нужно было подготовить доклад по римскому праву. Только после этого он отправился к Грантеру: проехал несколько остановок на метро, а дальше пошёл пешком, хотя мог бы пересесть на автобус.
Грантер встретил Анжольраса на пороге. В коридоре было темно, только белела рубашка Грантера и вешалка на стене. Из комнаты сочился жёлтый свет, пробиваясь через щель под дверью.
— Приходи, — Грантер легко чмокнул Анжольраса в щёку — только коснулся губами.
Анжольрас снял плащ, аккуратно повесил его в шкаф. В квартире Грантера всегда царил беспорядок, но Анжольрас всё равно раскладывал свои вещи по местам с педантичностью, достойной лучшего применения.
Они прошли в просторную студию, у стен которой в беспорядке стояли холсты и валялись рисунки на бумаге. Когда-то это была двухкомнатная квартира, но потом перегородку между комнатами и кухней снесли, сделав большую студию. Грантер говорил, что так ему удобнее: не надо каждый раз бегать по коридору в ванную, чтобы вымыть кисти или налить свежую воду для акварели.
«К тому же её сдают по дешёвке», — сказал как-то Грантер, и Анжольрас в очередной раз вспомнил, что Грантер не может много зарабатывать. Из-за тёмно-серой метки его не приняли ни в одну дизайнерскую контору, и ему приходится перебиваться случайными заработками из дома.
Анжольрас скинул ботинки и забрался с ногами на кровать. От простыней ещё пахло порошком — видимо, Грантер сменил бельё всего несколько часов назад, оно ещё не успело пропитаться едкими запахами растворителя и сигарет. На тумбочке у кровати стояла пустая пепельница, в с другой стороны пристроился мольберт. Анжольрас украдкой глянул на него. К планшету белым малярным скотчем был приклеен лист акварельной бумаги с едва намеченными очертаниями крыш и неба, затянутого облаками.
— Иди сюда, — произнёс Анжольрас, притягивая Грантера к себе. Тот улёгся рядом, закинул ногу на бедро Анжольраса. Через окно на них лился тёплый свет низко висящего солнца, и от него в каштановых волосах Грантера заиграли золотые блики.
— Тебе не мерзко? — спросил с усмешкой Грантер. Усмешка вышла кривая и ненатуральная.
Анжольрас провёл рукой по его щеке, прислушиваясь к своим ощущениям. Грантер должен был вызывать в нём отвращение, как если бы он решился заняться сексом с животным, но ничего подобного Анжольрас не испытывал. Ему хотелось поцеловать Грантера, залезть руками ему под рубашку, обнимать, гладить, дотронуться языком до смуглой кожи...
— Я бы не занимался с тобой сексом, если бы ты не нравился мне.
Анжольрас навалился на Грантера, целуя. Он чувствовал, как рука Грантера скользит по его спине, а потом ниже, по бедру, как Грантер гладит его через тонкую шерсть брюк. Под своими пальцами Анжольрас чувствовал непослушные волосы Грантера то, как часто бьётся его пульс.
— Ты всегда так краснеешь от одних поцелуев, — сказал Грантер, когда они разомкнули губы и объятия.
— Потому что я хочу не только поцелуев.
Грантер стянул с Анжольраса футболку, поцеловал грудь чуть ниже соска, провёл ладонью по животу. Руки у него были прохладные, несмотря на то, что тело почти горело.
— Где у тебя смазка? — спросил Анжольрас.
— На столе.
Им пришлось прерваться. В бардаке, среди огрызков карандашей и кусков пастели, он нашёл стеклянную баночку со смазкой. Когда Анжольрас вернулся в кровать, Грантер уже разделся и закинул вещи на стул. Он даже не прикрылся простынёй, и Анжольрас на секунду застыл, любуясь его телом. Друзья считали, что Анжольрас не может увидеть красоты ни в чём, кроме очертаний Франции на карте (и доля шутки в этой шутке была пренебрежимо мала), но внешность Грантера всегда завораживала его.
Анжольрас снова лёг в кровать. Грантер стянул с него брюки и трусы, бросил их на пол, провёл рукой по возбуждённому члену Анжольраса.
— Тебе нравится нарушать закон, да?
— Такой закон обязательно надо нарушать.
Анжольрас поцеловал Грантера в живот, чуть выше пупка, а дальше всё смешалось для него в круговорот ощущений. Анжольрас помнил, как смазал Грантера, как вошёл в него без подготовки — они достаточно часто занимались сексом, чтобы обойтись без неё. Помнил саднящую боль от ногтей Грантера, впившихся в спину, помнил поцелуи на своей коже — и как сам целовал в ответ. Кожа стала влажной, к щеке и шее прилипли пряди волос, сердце стучало, как сумасшедшее. Грантер выгибался под ним, насаживаясь на член, слепо искал губами губы Анжольраса.
На этот раз они кончили почти одновременно.
URL комментария
Пишет Гость:
09.05.2014 в 04:04
2/2Анжольрас улёгся рядом с Грантером и прикрылся простынёй: из окна тянуло холодом. Мир снова вернулся на своё место; Анжольрас слышал далёкий шум машин, редкие щелчки капель по подоконнику, шелест листьев, жужжание компьютера. Солнце уже скрылось, и комната медленно погружалась в синеватый полумрак.
— Кажется, за окном дождь, — сказал Грантер, лениво погладив Анжольраса по щеке.
— Нет, просто что-то капает из окна сверху.
— Жаль. Был бы отличный предлог попросить тебя остаться.
— Я останусь.
Анжольрас поцеловал Грантера в щёку.
Они совершали преступление, любой «нормальный» человек признал бы их союз отвратительным и противоестественным. Скажи Анжольрас, что спал с Грантером добровольно, его бы заставили долго ходить к психологу, чтобы излечить от полового извращения: не потому, что он спал с мужчиной, а потому, что он спал с «тёмно-серым».
— Знаешь, что бы сказал про это психолог? — Грантер снова словно услышал его мысли. — Что у тебя стокгольмский синдром. Или глубокая психологическая травма, связанная с сексуальностью. Наверное, он бы начал искать в твоём детстве изнасилование или что-то вроде: гадкий дядька с чёрной меткой поманил маленького ангелочка Анжольраса конфеткой, а потом снял с него трусики или показал свой член. «На самом деле это было, просто память вытесняет такие эпизоды». А про меня бы психолог сказал, что я принуждаю тебя к сексу, чтобы повысить социальный статус. Или из острого чувства собственной неполноценности — потому что «тёмно-серые», конечно, ощущают свою ущербность, а совершенство «белых» вызывает у них зависть и злобу, характерную для столь примитивных существ.
— Прекрати. Это звучит просто отвратительно.
— Я знаю. А это, заметь, официальная наука — по мне так всем этим психологам стоит дать по швабре в руки и отправить мыть туалеты. Там они хоть на что-то сгодятся.
Анжольрас улыбнулся и уткнулся носом в плечо Грантера.
— И всё же ты поддерживаешь нас.
— Пожалуй, — Грантер перебирал пальцами его волосы. — Позовёшь меня с собой на баррикады?
— Обязательно позову.
В комнате стало совсем темно и холодно, и тогда Анжольрас прижался к Грантеру всем телом. Он слышал, что откуда-то сверху звучит давно запрещённая Марсельеза — а может, она была только в его воображении.