20.09.2014 в 02:11
анон рискует
штозанайух, оос, упавшие с потолка хэдканоны, автор не несет ответственность за вашу психикуПроститутка, согнувшись, стоит на коленях, сжимает руки в кулаки, впиваясь ногтями в кожу ладоней, шепчет что-то, низко опустив голову – так, что позвонки на ее тощей шее беззащитно выпирают, словно напрашиваясь на ласку или смачный пинок сапогом. Она подбирается ближе, юбка ее дешевого, не по сезону легкого платья елозит по грязному полу и задирается, обнажая до противного худые коленки. Жавер не смотрит на нее, отворачивается, заранее зная ее слова и действия. Огонек свечи на письменном столе трепещет, отбрасывая карикатурно-уродливые тени на пол и стены. За стеклянной дверцей видно, – и Жавер подмечает это не без удовольствия – как поднявшийся ледяной ветер гонит снежную пыль и не в меру любопытных обывателей.
— Сжальтесь, — это не слова, а хриплый отчаянный шелест – таким голосом молят о смерти.
Он искоса бросает короткий взгляд на жалкую фигуру у его ног, и едва удерживается от того, чтобы не отшатнуться. Это все отвратительно. К черту сантименты. Почему нельзя просто уйти с жандармами, не разводя трагедию? Почему он не может просто швырнуть ее в камеру, не выслушивая этот бред сифилитичного сознания?
…блондинки, брюнетки, рыжие – кто только не протирал подолом платья пол в этом участке, сколько он их перевидал, как его от них воротило. И все как одна – давят на жалость, оправдываются, рассказывают душещипательные истории, как будто это им чем-то поможет. Как будто горе оправдывает все. Человек может падать бесконечно, ибо как нет предела совершенству, так нет предела моральному уродству и ущербности. Сначала проститутки, потом воровки, потом убийцы – Жавер мог бы с точностью назвать все фазы этих нехитрых превращений. Истории остаются неизменными, из года в год, из столетия в столетие. Он мог бы представить, как его собственная мать когда-то давно точно также стояла на коленях перед жандармами и молила о пощаде. Нежелательное, непрошеное видение так и стоит перед глазами, Жавер пытается от него отмахнуться, но женщина с неясным, размытым будто акварелью лицом – он никогда не знал, как она выглядела – продолжает упорно протягивать к нему бледные худые руки. Каждый раз. Все двадцать лет.
— Сжальтесь, — умоляет она чужим голосом, то низким и пропитым, то писклявым и срывающимся.
И каждый раз он отправляет ее за решетку, снова и снова, запихивая в отдаленные уголки сознания, выстраивая тюрьму, которая бы надежно защищала его ясный ум от дурацких навязчивых фантазий.
Каждый раз выбор один и тот же. И каждый раз он выбирает закон.
URL комментария