Автор: Llyd
Пишет Гость:
Пишет Гость:
Пишет Гость:
26.05.2013 в 22:14
аноны, под катом мама Жавера, Жавер, Вальжан и ихтиостега-Мэри-Сью. и все это гет. автор упорот по самое не могу. кто не спрятался я не виноватЯ сама из приличной семьи – с шестнадцати лет модисткой работала в заведении у мадам Белланж. В тот день мы с Жюлем все утро собачились, очень уж он сердитый был. Ну, я дверью хлопнула и в мастерскую убежала. Работала без души, все время как на иголках. Думала, вечером домой возвращаться, а в карманах пусто, до жалованья еще целых две недели. Жюль без выпивки злой как собака. Жюль это мой жених.
Нехорошо мне было. Тут-то она и заявилась. Древняя такая старушонка, старше горгулий, что на Нотр-Дам. Трясет головой, косится на меня и шепчет себе под нос чего-то.
- Вы что-то хотели, мадам? - спрашиваю. Вежливо так спрашиваю, все же пожилой человек. А старая карга достает из котомки какую-то грязную тряпку, протягивает ее мне и шипит:
- Перелицуй-ка мне, девочка, платьице.
- Что же вы бабуля такое говорите, - отвечаю, - как же мне его перелицевать? Отвечаю, а сама представляю себе мадам Белланж - вся наша работа через хозяйкины руки проходит, муха мимо не пролетит – как она мне на дверь укажет за тряпку эту.
Старуха тут вытянулась, вроде даже выросла, и уставилась на меня, злобно так, просто волосы дыбом.
- Перелицуй-ка, мне девочка, плааатьице!
Мне хоть и страшно, но старуха больно противная. Настырная какая!
- Вот что, мамаша, - говорю, - идите-ка вы отсюда подобру да поздорову, пока беды какой не приключилось. Не буду я вам шить. И ногой сгоряча топнула.
Она вдруг как захрипит: - Мамаааша! Не бууудешь!
А потом как засмеется, ей Богу, у меня душа в пятки ушла!
- Смотри, - говорит, - деточка, пожалеешь. Быть тебе страхолюдиной чешуйчатой, по земле ползать, горе мыкать за то, что мне не помогла. А вновь обратишься, если полюбит тебя такую какой дурак.
И пальцами щелкнула.
Поначалу я на помойках побиралась. Все больше по ночам. Внешность у меня больно приметной сделалась – захочешь, не пропустишь. Поймали бы, в клетку сунули, а то и прибили бы. Домой соваться и не думала – стариков жалко было.
Париж город большой, но голодный. Тут и крысы на помойках везде свои. А у меня никого. Ну, то есть, из этого круга.
Помыкалась я так осень, чуть не издохла, а потом попала в плохую компанию. Кормили через раз объедками, били даже. Дурные были люди, злые и хитрые. Я-то в чистоте росла, мне их делишки в диковину были. Помогать им приходилось, врать не стану, замарала лапы. А что делать было, кому я такая была нужна. Есть-то хочется. Люди опять же. Так бы может и сгинула среди них, да только случай все перевернул.
Хозяин тогда дело задумал, решил заманить в нашу конуру кого-то важного господина и обчистить его как липку. Я до вечера сидела на чердаке – мне днем спускаться не разрешали, а когда сползла, у них все уже сладилось. Старик, которого они поймали, мне понравился. Руки связаны, комната полна головорезов, а он сидит спокойно и не боится. Я такие вещи носом чую. Как меня увидел, удивился, а потом заулыбался и голову ко мне склонил, будто сказать чего захотел. В общем, решила я ему помочь. Подумала, пусть даже убьют, а я хорошего человека спасу. Много сделать не удалось, но я ему с веревкой подсобила - перегрызла. Он бы ее всю ночь пилил монеткой своей.
Потом легавые нагрянули. Старик тот дал деру. Хозяин с хозяйкой думали вывернуться, да не удалось – накрыли всю шайку. И меня с ними взяли. Тогда-то я его и увидела.
Красивый он был, загляденье. Высокий, вороной масти и весь как огонь. Ох, как я пожалела тогда о себе прежней! Я ведь когда-то хорошенькой была. А он как меня увидел, вытаращился и велел везти в участок.
Продержали меня в клетке всю ночь и следующий день. Люди какие-то ходили на меня смотреть, охали. Будто я медведь в цыганском зверинце. Но воды поставили и бросили хлеба. А вечером он пришел. С каким-то надутым господином.
Тот зыркнул на меня глазом. – Это, - говорит, - что такое?
Мой пригорюнился. – Ящерка, - отвечает. - Должно быть с «Сен-Пьера», господин Жиске.
А я хочу сказать «никакая я не ящерка, я Женевьев» и не могу, будто песка в горло насыпали. Я ведь и разговаривать по-человечески не разучилась, да только никто о том не знал.
Надутый скривился и пальцем в мою сторону ткнул.
- Избавьтесь от этого, Жавер.
Мой вытянулся, сюртук свой одернул и говорит:
- Как скажете, господин начальник.
Через минуту начальника этого и след простыл, а мой мне веревку на шею накинул и повел к реке, вроде как прогуляться. Поначалу мы молча шли, а потом он разговорился.
- Господин Жиске, мой начальник, велел от тебя избавиться. Я бы тебя пристрелил, да мне пороха жалко. Думаю тебя утопить. Ты, верно, плавать умеешь?
А я не умею! Головой замотала, а он в мою сторону и не глядит, шагает себе. Ох, как же страшно мне тогда стало.
Дошли мы с ним до набережной. Он веревку с моей шеи снял, обхватил он меня поперек живота и поднял. Какой же он был большой и сильный! Я зажмурилась, думаю – все, конец, сейчас пойду ко дну камнем. Минуту жду, другую, а ничего не происходит. Я глаз приоткрыла, вижу, смотрит он на меня, а у самого губы дрожат.
- Нет, - говорит. - Тяжелая ты, мне с тобой не справиться. Пойдем-ка лучше домой. Я за тобой пригляжу.
Тяжелая я ему. Жюль мою талию ладонями обхватывал, а руки у него не мужские, маленькие и слабые.
Нацепил он на меня опять петлю эту и повел к себе домой.
Жил он бедно. В комнатушке своей бросил тряпку – старое какое-то шмотье - на пол и пальцем мне указал – мол, знай свое место. Потом миску поставил с водой и другую с супом каким-то тухлым. Я уж на что неразборчивой тогда была, а суп этот есть не стала.
А тряпка та им пахла. Сладко мне было на ней спать.
Так мы и зажили.
Утром он на работу, а я дома, по хозяйству кручусь. У него до того женщина какая-то убирала, а теперь значит я. Через пару недель приноровилась я на задних лапах по дому скакать, уже и прибраться могла и сготовить чего. Вечером он домой возвращался, иной раз и выгулять меня мог. Он и дверь не запирал, я всегда сама выйти могла. Жили мы можно сказать душа в душу, он со мной даже разговаривал иногда. Бывало, жаловался, точно как мой папаша – мол, времена теперь не те, что прежде и жизнь другая, скверная.
Через неделю-другую он мне и имя дал. Звал меня Пети. Ласково так.
Все вроде было хорошо, да только скоро ослабела я очень. Мой почему-то думал, что меня овощами нужно кормить да хлебом. Я и до того не жировала, а теперь на капусте да на морковке и вовсе не жизнь. А как ему объяснить не знала. Он ведь и подумать не мог, что я и понимаю все, да еще и разговаривать умею.
В общем, заявился он как-то вечером домой, довольный и опять с кочаном этим зеленым. На меня прямо помутнение какое-то нашло. Встала я на задние лапы, передние в бока уперла и:
- Мяса, - говорю, - хочу.
Он как стоял, так и сел. Рот открывает и закрывает, а рукой за голову держится.
Я платок намочила, чтобы ему ко лбу приложить, а он руками замахал и к двери пополз.
Объяснила я ему с грехом пополам, что ничего во мне страшного нет, а все это – чешуя, хвост да разговор человечий со мной от опытов. Он тут же в себя пришел, начал допрашивать.
- А до того ты кем была?
- Кем, кем. Рыбой вроде. Не помню я.
- Надо же.
Меня на радостях и повело, решила приукрасить.
- Студент это был. Доктор. Тот, что опыты на мне ставил.
Мой тут же подбородком в воротничок уперся, уставился исподлобья.
- Кто такой? – спрашивает.
- Франкенштейн, - отвечаю (это докторишка какой-то из английского романа, мне Софи, подружка моя, рассказывала). – Иностранец. Уехал давно.
Он сразу успокоился, процедил: - Умников кругом развелось!
И вновь все потекло как прежде. Разве что еще душевнее нам с ним теперь было. Мой мне теперь к капусте бараньи котлетки таскал.
Бывало, что и помогала я ему по работе. Он меня попонкой прикроет и на угол посадит - выслеживать кого. А сам каждую минуту бегает - проверяет, как я слежу. Беспокоится, стало быть.
Старика, который в ловушку к хозяину тогда попал, я позже нашла. Мне еще в хозяйском притоне показалось, что он моего знает откуда-то, давно знает. Решила я к нему присмотреться, может разведать чего. Нашла я его, старика Жаном звали, по запаху. Садик у него был красивый, трава высокая и цветы кругом. Спрятаться легко.
Он как меня увидел, опять заулыбался и рукой поманил – добро пожаловать, мол. У меня на сердце потеплело. Хорошего человека сразу видно. Он меня в тот день клубникой кормил и по голове гладил. Я уж и забыла, как это у людей бывает, когда по-человечески, с лаской друг к другу.
Жил он с дочкой. Девчушка хорошая была, только глупая очень, не понимала какой ей человек в отцы достался.
Я к дядюшке Жану тайком бегала, разговаривали мы с ним много. Тайн у нас друг от друга не было, как у добрых друзей – я ему про старуху-ведьму рассказала, а он мне про каторгу. И про моего много рассказывал. Не всегда хорошее, но честно.
не бечено, потому что реально времени не было)
URL комментарияНехорошо мне было. Тут-то она и заявилась. Древняя такая старушонка, старше горгулий, что на Нотр-Дам. Трясет головой, косится на меня и шепчет себе под нос чего-то.
- Вы что-то хотели, мадам? - спрашиваю. Вежливо так спрашиваю, все же пожилой человек. А старая карга достает из котомки какую-то грязную тряпку, протягивает ее мне и шипит:
- Перелицуй-ка мне, девочка, платьице.
- Что же вы бабуля такое говорите, - отвечаю, - как же мне его перелицевать? Отвечаю, а сама представляю себе мадам Белланж - вся наша работа через хозяйкины руки проходит, муха мимо не пролетит – как она мне на дверь укажет за тряпку эту.
Старуха тут вытянулась, вроде даже выросла, и уставилась на меня, злобно так, просто волосы дыбом.
- Перелицуй-ка, мне девочка, плааатьице!
Мне хоть и страшно, но старуха больно противная. Настырная какая!
- Вот что, мамаша, - говорю, - идите-ка вы отсюда подобру да поздорову, пока беды какой не приключилось. Не буду я вам шить. И ногой сгоряча топнула.
Она вдруг как захрипит: - Мамаааша! Не бууудешь!
А потом как засмеется, ей Богу, у меня душа в пятки ушла!
- Смотри, - говорит, - деточка, пожалеешь. Быть тебе страхолюдиной чешуйчатой, по земле ползать, горе мыкать за то, что мне не помогла. А вновь обратишься, если полюбит тебя такую какой дурак.
И пальцами щелкнула.
Поначалу я на помойках побиралась. Все больше по ночам. Внешность у меня больно приметной сделалась – захочешь, не пропустишь. Поймали бы, в клетку сунули, а то и прибили бы. Домой соваться и не думала – стариков жалко было.
Париж город большой, но голодный. Тут и крысы на помойках везде свои. А у меня никого. Ну, то есть, из этого круга.
Помыкалась я так осень, чуть не издохла, а потом попала в плохую компанию. Кормили через раз объедками, били даже. Дурные были люди, злые и хитрые. Я-то в чистоте росла, мне их делишки в диковину были. Помогать им приходилось, врать не стану, замарала лапы. А что делать было, кому я такая была нужна. Есть-то хочется. Люди опять же. Так бы может и сгинула среди них, да только случай все перевернул.
Хозяин тогда дело задумал, решил заманить в нашу конуру кого-то важного господина и обчистить его как липку. Я до вечера сидела на чердаке – мне днем спускаться не разрешали, а когда сползла, у них все уже сладилось. Старик, которого они поймали, мне понравился. Руки связаны, комната полна головорезов, а он сидит спокойно и не боится. Я такие вещи носом чую. Как меня увидел, удивился, а потом заулыбался и голову ко мне склонил, будто сказать чего захотел. В общем, решила я ему помочь. Подумала, пусть даже убьют, а я хорошего человека спасу. Много сделать не удалось, но я ему с веревкой подсобила - перегрызла. Он бы ее всю ночь пилил монеткой своей.
Потом легавые нагрянули. Старик тот дал деру. Хозяин с хозяйкой думали вывернуться, да не удалось – накрыли всю шайку. И меня с ними взяли. Тогда-то я его и увидела.
Красивый он был, загляденье. Высокий, вороной масти и весь как огонь. Ох, как я пожалела тогда о себе прежней! Я ведь когда-то хорошенькой была. А он как меня увидел, вытаращился и велел везти в участок.
Продержали меня в клетке всю ночь и следующий день. Люди какие-то ходили на меня смотреть, охали. Будто я медведь в цыганском зверинце. Но воды поставили и бросили хлеба. А вечером он пришел. С каким-то надутым господином.
Тот зыркнул на меня глазом. – Это, - говорит, - что такое?
Мой пригорюнился. – Ящерка, - отвечает. - Должно быть с «Сен-Пьера», господин Жиске.
А я хочу сказать «никакая я не ящерка, я Женевьев» и не могу, будто песка в горло насыпали. Я ведь и разговаривать по-человечески не разучилась, да только никто о том не знал.
Надутый скривился и пальцем в мою сторону ткнул.
- Избавьтесь от этого, Жавер.
Мой вытянулся, сюртук свой одернул и говорит:
- Как скажете, господин начальник.
Через минуту начальника этого и след простыл, а мой мне веревку на шею накинул и повел к реке, вроде как прогуляться. Поначалу мы молча шли, а потом он разговорился.
- Господин Жиске, мой начальник, велел от тебя избавиться. Я бы тебя пристрелил, да мне пороха жалко. Думаю тебя утопить. Ты, верно, плавать умеешь?
А я не умею! Головой замотала, а он в мою сторону и не глядит, шагает себе. Ох, как же страшно мне тогда стало.
Дошли мы с ним до набережной. Он веревку с моей шеи снял, обхватил он меня поперек живота и поднял. Какой же он был большой и сильный! Я зажмурилась, думаю – все, конец, сейчас пойду ко дну камнем. Минуту жду, другую, а ничего не происходит. Я глаз приоткрыла, вижу, смотрит он на меня, а у самого губы дрожат.
- Нет, - говорит. - Тяжелая ты, мне с тобой не справиться. Пойдем-ка лучше домой. Я за тобой пригляжу.
Тяжелая я ему. Жюль мою талию ладонями обхватывал, а руки у него не мужские, маленькие и слабые.
Нацепил он на меня опять петлю эту и повел к себе домой.
Жил он бедно. В комнатушке своей бросил тряпку – старое какое-то шмотье - на пол и пальцем мне указал – мол, знай свое место. Потом миску поставил с водой и другую с супом каким-то тухлым. Я уж на что неразборчивой тогда была, а суп этот есть не стала.
А тряпка та им пахла. Сладко мне было на ней спать.
Так мы и зажили.
Утром он на работу, а я дома, по хозяйству кручусь. У него до того женщина какая-то убирала, а теперь значит я. Через пару недель приноровилась я на задних лапах по дому скакать, уже и прибраться могла и сготовить чего. Вечером он домой возвращался, иной раз и выгулять меня мог. Он и дверь не запирал, я всегда сама выйти могла. Жили мы можно сказать душа в душу, он со мной даже разговаривал иногда. Бывало, жаловался, точно как мой папаша – мол, времена теперь не те, что прежде и жизнь другая, скверная.
Через неделю-другую он мне и имя дал. Звал меня Пети. Ласково так.
Все вроде было хорошо, да только скоро ослабела я очень. Мой почему-то думал, что меня овощами нужно кормить да хлебом. Я и до того не жировала, а теперь на капусте да на морковке и вовсе не жизнь. А как ему объяснить не знала. Он ведь и подумать не мог, что я и понимаю все, да еще и разговаривать умею.
В общем, заявился он как-то вечером домой, довольный и опять с кочаном этим зеленым. На меня прямо помутнение какое-то нашло. Встала я на задние лапы, передние в бока уперла и:
- Мяса, - говорю, - хочу.
Он как стоял, так и сел. Рот открывает и закрывает, а рукой за голову держится.
Я платок намочила, чтобы ему ко лбу приложить, а он руками замахал и к двери пополз.
Объяснила я ему с грехом пополам, что ничего во мне страшного нет, а все это – чешуя, хвост да разговор человечий со мной от опытов. Он тут же в себя пришел, начал допрашивать.
- А до того ты кем была?
- Кем, кем. Рыбой вроде. Не помню я.
- Надо же.
Меня на радостях и повело, решила приукрасить.
- Студент это был. Доктор. Тот, что опыты на мне ставил.
Мой тут же подбородком в воротничок уперся, уставился исподлобья.
- Кто такой? – спрашивает.
- Франкенштейн, - отвечаю (это докторишка какой-то из английского романа, мне Софи, подружка моя, рассказывала). – Иностранец. Уехал давно.
Он сразу успокоился, процедил: - Умников кругом развелось!
И вновь все потекло как прежде. Разве что еще душевнее нам с ним теперь было. Мой мне теперь к капусте бараньи котлетки таскал.
Бывало, что и помогала я ему по работе. Он меня попонкой прикроет и на угол посадит - выслеживать кого. А сам каждую минуту бегает - проверяет, как я слежу. Беспокоится, стало быть.
Старика, который в ловушку к хозяину тогда попал, я позже нашла. Мне еще в хозяйском притоне показалось, что он моего знает откуда-то, давно знает. Решила я к нему присмотреться, может разведать чего. Нашла я его, старика Жаном звали, по запаху. Садик у него был красивый, трава высокая и цветы кругом. Спрятаться легко.
Он как меня увидел, опять заулыбался и рукой поманил – добро пожаловать, мол. У меня на сердце потеплело. Хорошего человека сразу видно. Он меня в тот день клубникой кормил и по голове гладил. Я уж и забыла, как это у людей бывает, когда по-человечески, с лаской друг к другу.
Жил он с дочкой. Девчушка хорошая была, только глупая очень, не понимала какой ей человек в отцы достался.
Я к дядюшке Жану тайком бегала, разговаривали мы с ним много. Тайн у нас друг от друга не было, как у добрых друзей – я ему про старуху-ведьму рассказала, а он мне про каторгу. И про моего много рассказывал. Не всегда хорошее, но честно.
не бечено, потому что реально времени не было)
Пишет Гость:
26.05.2013 в 22:14
продолжениеВсе было хорошо, а потом грянуло. Беспокойное то было лето, город гудел. Мой дома появлялся на час, на два - еду приносил, а потом опять убегал на службу эту свою. А потом однажды пропал.
Сутки его не было. У меня сердце не на месте – чувствовала, что что-то не так, плохо ему. Не выдержала я тогда, побежала к Жану. Думала помощи попросить, не идти же в участок справляться, а его и самого дома нет.
Помню, сижу в саду у скамеечки, лапы чешутся, сердце ноет, что делать ума не приложу. А потом гляжу, подкатывает экипаж, а из него оба красавца вылазят, чуть не в обнимку. Мой на улице остался, а дядюшка Жан к дому пошел. Увидел меня, улыбнулся, грустно так. Ну, говорит, дочка, пришло мое время. Наклонился и рукой меня по голове погладил. Я глаза перевела, смотрю - мой стоит у ворот, в глазах молнии сверкают, аж трясется весь. А потом повернулся и побежал.
Нашла я его. На мосту. Мы там раньше… ну, в прошлой жизни, с Жюлем гуляли. Не хочу о нем вспоминать.
Стоит. Белый весь, руками в решетку вцепился и шепчет себе под нос: – Все отнял. Честь, жизнь, а теперь еще и Пети сманил… Святоша!
Мне Жан обо всем рассказал. И про баррикаду и про то, как мой его отпустил.
Я как увидела его такого... Подскочила, поднялась на задние лапы и как закричу: - Ты куда полез?! Ты обо мне подумал?!
А он надулся, отворачивается, глядеть на меня не желает.
- Уходи Пети. Вальжан о тебе позаботится. А я не могу. Я даже о себе не могу…
Ох, как я рассердилась! Как застучала лапами по его груди! Вот бы, думаю, мне сюда скалку. А потом вдруг как зареву, в ту же грудь и уткнулась мордой. Он весь как струнка был, дрожал, а тут вроде отпустило его. Сел прямо на землю и к ограде прислонился. Ну, мне-то не привыкать, я рядом пристроилась. Он поначалу тихо сидел, но скоро обнял меня и давай по голове гладить, да за ухом чесать.
- Пети, - говорит, - я дурак.
А потом наклонился и поцеловал меня в лоб.
А я чувствую что-то не так. Смотрю – ба, лежу у него на коленях в чем мать родила, одна его ручища у меня на голове, другая на груди. Он как углядел меня в таком виде, подскочил как ошпаренный, и глаза у него сделались как плошки. Дурачок. Все никак не привыкнет. Мамаша мне всегда говорит, хочешь сохранить мужчину, удивляй его, не давай ему размякнуть.
- Пети?!
- Женевьев. Я тебе потом все расскажу.
В общем, завернул он меня в свой редингот и домой понес. И этой ночью я, понятное дело, не на полу спала.
Дальше еще много чего было, а я теперь мадам инспекторша. Софи умирает от зависти, старики мои счастливы, а Жюль и на пушечный выстрел не подойдет – боится.
Я думала, мы собаку заведем, но Ксавье шибко против. Говорит хватит с него приключений, стар уже.
А то, что я рыбой назвалась, он мне давно простил. И тот английский романчик мы с ним потом вместе читали. Такие там страсти!
URL комментарияСутки его не было. У меня сердце не на месте – чувствовала, что что-то не так, плохо ему. Не выдержала я тогда, побежала к Жану. Думала помощи попросить, не идти же в участок справляться, а его и самого дома нет.
Помню, сижу в саду у скамеечки, лапы чешутся, сердце ноет, что делать ума не приложу. А потом гляжу, подкатывает экипаж, а из него оба красавца вылазят, чуть не в обнимку. Мой на улице остался, а дядюшка Жан к дому пошел. Увидел меня, улыбнулся, грустно так. Ну, говорит, дочка, пришло мое время. Наклонился и рукой меня по голове погладил. Я глаза перевела, смотрю - мой стоит у ворот, в глазах молнии сверкают, аж трясется весь. А потом повернулся и побежал.
Нашла я его. На мосту. Мы там раньше… ну, в прошлой жизни, с Жюлем гуляли. Не хочу о нем вспоминать.
Стоит. Белый весь, руками в решетку вцепился и шепчет себе под нос: – Все отнял. Честь, жизнь, а теперь еще и Пети сманил… Святоша!
Мне Жан обо всем рассказал. И про баррикаду и про то, как мой его отпустил.
Я как увидела его такого... Подскочила, поднялась на задние лапы и как закричу: - Ты куда полез?! Ты обо мне подумал?!
А он надулся, отворачивается, глядеть на меня не желает.
- Уходи Пети. Вальжан о тебе позаботится. А я не могу. Я даже о себе не могу…
Ох, как я рассердилась! Как застучала лапами по его груди! Вот бы, думаю, мне сюда скалку. А потом вдруг как зареву, в ту же грудь и уткнулась мордой. Он весь как струнка был, дрожал, а тут вроде отпустило его. Сел прямо на землю и к ограде прислонился. Ну, мне-то не привыкать, я рядом пристроилась. Он поначалу тихо сидел, но скоро обнял меня и давай по голове гладить, да за ухом чесать.
- Пети, - говорит, - я дурак.
А потом наклонился и поцеловал меня в лоб.
А я чувствую что-то не так. Смотрю – ба, лежу у него на коленях в чем мать родила, одна его ручища у меня на голове, другая на груди. Он как углядел меня в таком виде, подскочил как ошпаренный, и глаза у него сделались как плошки. Дурачок. Все никак не привыкнет. Мамаша мне всегда говорит, хочешь сохранить мужчину, удивляй его, не давай ему размякнуть.
- Пети?!
- Женевьев. Я тебе потом все расскажу.
В общем, завернул он меня в свой редингот и домой понес. И этой ночью я, понятное дело, не на полу спала.
Дальше еще много чего было, а я теперь мадам инспекторша. Софи умирает от зависти, старики мои счастливы, а Жюль и на пушечный выстрел не подойдет – боится.
Я думала, мы собаку заведем, но Ксавье шибко против. Говорит хватит с него приключений, стар уже.
А то, что я рыбой назвалась, он мне давно простил. И тот английский романчик мы с ним потом вместе читали. Такие там страсти!
@темы: категория: гет, рейтинг: G — PG-13, персонажи: старшее поколение, персонаж: Жавер, пейринг: Жавер/ихтиостега, персонаж: ихтиостега, тред: 25
-
-
12.10.2013 в 01:32-
-
12.10.2013 в 01:37