пфффф я давайте побуду как всегда не в тему что ли
джен, канон, 406 слов, ангст, мне снова лень вычитыватьПроходит около семи лет, прежде чем Мариус может спокойно пройтись по Сен-Мишель. Ещё через три года улица теряет для него своё лицо. Разрушенный «Мюзен» уже не возвышается молчаливым памятником всем погибшим внутри, новая мостовая не помнит крови его старых приятелей. О юности напоминает только его прекрасная Козетта, за десять лет ничуть не постаревшая. Её улыбка сияет, как в день свадьбы, и по-прежнему он бы с радостью умер за неё при необходимости. Мариус уже давно решил, что единственное оправдание такому счастью кроется в 1832 году – если бы он никогда не встретил Козетту, он был бы расстрелян в июне, и одновременно с этим он не смог бы двигаться дальше, если бы у него не было Козетты. Октябрьские вечера в Париже прохладны и дождливы, и Мариус забегает в кафе выпить вина и закончить работу: дома он предпочитает никак не быть связанным с делами. Погрузившись в бумаги, он не замечает присевшего к нему за столик незнакомца. Только когда тот закуривает, Мариус поднимает голову. - О, мсье, прошу прощения, я занял ваш столик? Незнакомцем оказывается худощавый молодой человек лет на пять младше Мариуса. Тусклый свет кафе невыгодно выделяет синяки под его глазами и, кажется, отсутствующие фаланги мизинца и безымянного пальца на левой руке*. Должно быть, рассматривать увечья невежливо, думает Мариус, и снова смотрит собеседнику в глаза. Тот сохраняет молчание, только неприятная ухмылка застыла на губах. - Простите, мсье, но… Возможно, мы знакомы? Я не припоминаю вашего лица. - Конечно, Понмерси. Не думал, что твое милое семейное счастье настолько отобьет тебе память. Хотя и правда, зачем думать о горестях, да, Мариус? Дни полны любви и сладких песен, а ночь ты оставляешь на откуп всем, кто в ней прятался. О чем это я… скажи мне, Понмерси, помнишь ли ты девчонку Тенардье? Мариус хмурится, не понимая, как связан ядовитый монолог и его дорогой друг из далёкого прошлого. - Конечно, я помню Эпонину, но при чем… Незнакомец не даёт договорить. - Так вот, Понмерси. У тебя есть дочь? Если нет, то будет, я в вас уверен. Знаешь, я даже подожду, когда ей исполнится лет пятнадцать, время у меня есть. И тогда я искренне пожелаю ей судьбы Эпонины. Потому что такие, как ты, хуже даже таких, как я. Он встаёт и собирается уходить, и Мариусу уже приходится повышать голос, чтобы поинтересоваться его именем. У самого выхода незнакомец оборачивается и произносит: - Меня звали Монпарнасс. Уверен, ты ещё услышишь обо мне, и вряд ли будешь этому рад.
*В обычаях некоторых народов было отрезание фаланги пальцев в знак траура.
канадская аушка. я пошутила, тут нет йети в кадре. :3
— Ты когда-нибудь слышал об йети, которые живут в домах? — раздалось с улицы. — Нет, конечно, но вдруг он не йети, а злой колдун? Злые колдуны живут в домах. читать дальшеГрантер тяжело вздохнул и выглянул в окно. На пороге его дома, затерянного в глубине дремучего канадского леса, стояли трое парней с дробовиками. Двух из них Грантер знал в лицо, а третьего ещё и по имени. Его звали Курфейрак, и он был, кажется, главной знаменитостью в этом крошечном городке на краю света, рядом с которым поселился Грантер, когда решил сбежать подальше от цивилизации. Курфейрак вместе с друзьями делал репортажи из своего городка, рассказывая о том, как по лесу бродят йети, в чьё-то доме поселилась загадочная бесхозная тень, которая ворует сахар по ночам, а в одном из домов на отшибе живёт колдун, который наводит порчу на мальчишку, разносящего газеты, если тот опаздывает. Естественно, всё это было чистой воды выдумкой, плодом фантазии самого Курфейрака и его друзей, но получилось забавно. Теперь дети, кажется, нашли себе настоящего монстра, злобного йети, который похитил их друга. Или злобного колдуна — разница небольшая. Грантер перевёл взгляд на Анжольраса, лежащего на диване в одном белье. Грантер узнал его имя — скорее, фамилию или прозвище — по надписанному блокноту, который вывалился из сумки, когда Грантер тащил бессознательное тело в дом. — Ну, постучись в дверь! Или ты боишься ужасного колдуна, Жан? — Ничего я не боюсь! Тут же раздался стук. Выждав на всякий случай полминуты, Грантер накинул куртку и вышел на порог. Кажется, он не зря побрился и привёл себя в порядок полчаса назад, а то бы его точно приняли за злого колдуна и пристрелили прямо на пороге, только увидев (а Грантер, к сожалению, не мог останавливать пули на лету). Он и так, без бороды и малохудожественного беспорядка на голове, выглядел очень мрачно в своей чёрной парке до колена, в чёрных джинсах и с длинными чёрными волосами. Эдакий посланник смерти, которому пришлось сменить балахон на тёплую одежду из-за холода. — Здравствуйте, — наконец сказал тот, кто к нему постучался, а двое других опустили дробовики. — Вы всегда ходите в гости с оружием и наставляете его на хозяина дома? — спросил Грантер. — Извините, просто мы подумали... — Заходите. Сейчас расскажете, что вы обо мне подумали. Грантер посторонился, пропуская их в дом. На улице было холодно, голые руки уже начали замерзать, и он побыстрее захлопнул дверь. В доме горел камин — обычного обогревателя не хватало, Грантер не привык в Париже ходить по дому в свитере и не хотел привыкать тут. — Проходите в гостиную. Сейчас заварю чай, — надо бы побыть хорошим хозяином. — И я, кажется, знаю, кого вы искали. Он спит в гостиной. Побросав куртки и сапоги в коридоре, компания ринулась к Анжольрасу, а Грантер ушёл на кухню. Там он неторопливо заварил чай с травами, прислушиваясь к тому, что творится в гостиной. Сначала до Грантера доносились радостные вопли, потом разговор на повышенных тонах: «Зачем ты вообще попёрся в лес один!» — «Ты не моя маменька, Курфейрак». Для Анжольраса Грантер сделал глинтвейн: ему не помешает согреться хорошенько. Когда Грантер вернулся в гостиную, все четверо уже сидели на диване. Анжольрас прикрылся одеялом, не найдя, видимо, своих вещей: Грантер повесил их сушиться на втором этаже. — Держите, — он поставил поднос на журнальный столик, грубо сколоченный из досок. — Это тебе, — Грантер подвинул к Анжольрасу бокал с глинтвейном, а остальные разобрали разномастные кружки с чаем. — Вы меня спасли? — спросил Анжольрас. — Я ничего не помню. — Вроде того. Ты валялся без сознания в лесу. — Спасибо, — Анжольрас улыбнулся. У него была чудесная улыбка, и всё остальное тоже чудесное. Часа три назад Грантер вышел из своего дома прогуляться и случайно наткнулся на лежащего в в снегу юношу, одетого, как большинство местных, в пуховик, тёплые штаны и вязаную шапку. Грантер утащил его домой и там неожиданно обнаружил, что под зимней одеждой скрывается ангел — как будто ангел может замёрзнуть. Интересно, почему Курфейрак ничего не рассказывал о нём в своих репортажах? Потому что предпочитал только воображаемых загадочных существ? — Я повесил твою одежду сушиться, она вся мокрая. Принести что-нибудь переодеться? — Да, это будет очень мило с вашей стороны. Анжольрас откинул со лба волосы, одеяло сползло с него, обнажая тело. Грантер раздел его до трусов, потому что только трусы оставались относительно сухими. — Можно на ты! — крикнул Грантер ему из коридора. В спальне он достал из шкафа чёрную футболку и джинсы — такими был забит весь его шкаф. Эти избежали пятен краски, что с одеждой Грантера случалось достаточно редко: он никогда не мог похвастаться аккуратностью. Сунув свёрток одежды подмышку, Грантер спустился вниз. — Ты точно не злой колдун? — спросил его тот, кого назвали Жаном, когда Грантер протянул Анжольрасу одежду и отправил переодеваться. — К сожалению, нет. Даже огонь в камине не могу развести заклинанием, приходится следить за тем, чтобы всегда были спички под рукой. Кстати, меня зовут Грантер. — Жан Прувер, — представился ему собеседник. — Это Курфейрак и Комбефер. В реальности они оказались точно такими же, как на видеороликах. — Ты тут живёшь? — спросил его Курфейрак с подозрением, словно не верил, что кто-то может на самом деле жить в этой глуши. Грантер кивнул. — Но как?! Тебя воспитали медведи? Или йети? — Именно, йети, — с серьёзным видом ответил ему Грантер. — И рисовать заодно научили. И одеваться. И пользоваться компьютером. — Не хочешь дать мне интервью про своё семейство? Грантер, не выдержав, рассмеялся. Кажется, ещё немного, и Курфейрак действительно сочинит репортаж про человека, воспитанного йети. — Нет. Я из Парижа, тут просто снял домик, чтобы пожить немного. Любуюсь суровыми канадскими пейзажами, ищу себя, вдохновляюсь, отдыхаю от городской суеты и всё такое. Под конец своей реплики Грантер понял, что на него смотрят как на умалишённого, и если Комбефер и Жан Прувер ещё как-то пытались скрыть недоумение, то Курфейрак уставился на Грантера так, будто тот признался, что лично знаком со всей той нечистью, которую богатое воображение Курфейрака и его друзей поселило в этом лесу. — Что? — Ты уехал из Парижа, чтобы вдохновиться этим унылым пейзажем? — тихо спросил его Прувер. — Именно. Даже Париж может надоесть, если прожить в нём пять лет. И Тулуза — оттуда я уехал только в восемнадцать — тоже. А тут здорово, даже без всех этих загадочных событий из ваших репортажей. — Ты их смотришь?! Грантер кивнул. Анжольрас обошёл его и снова уселся на диван. Одежда ему была слегка великовата, но не настолько, чтобы сваливаться. В чёрном Анжольрас походил на очень грозного ангела, который отправляет души грешников в Ад. Комбефер тут же сунул ему в руки бокал. — Выпей, пока не остыло. Ты заболеваешь. И правда, щёки Анжольраса сильно покраснели. Он молча хлебнул из бокала и поморщился, будто там был не превосходный глинтвейн, а горькое лекарство. — Я могу поизображать в вашей передаче злого волшебника, — неожиданно для себя предложил Грантер. — Или вампира. — Вампиры тут не могут жить, — серьёзно ответил Комбефер. — Почему? — Они мертвы, а значит температура их тела равняется температуре окружающей среды. Они будут впадать в спячку или кому на большую часть года. — Логично. — Значит, ты будешь злым волшебником! — заявил Курфейрак. — Добро пожаловать в клуб!
канадская аушка, высокая концентрация бредаГрантер поправил ожерелье из зубов на шее. У Курфейрака было очень своеобразное представление о том, как может выглядеть злой колдун из лесной чащи, который похищает детей и варит зелье на крови девственниц. А потом насылает порчу... на что тут можно было наслать порчу без скота? На автомобили и тракторы? Ладно, насылает порчу на тракторы и хлеб в магазине. Грантер считал, что он и так похож на злого колдуна: крючковатый нос, бледная кожа, синяки под глазами — всю ночь строил коварные планы вместо того, чтобы спать — и длинные чёрные волосы. Грантер так и не постригся, хотя время от времени собирался зайти в единственную в городе парикмахерскую. Потом ему становилось лень. Грантер считал, что и так делает мирозданию огромное одолжение, бреясь каждый день. Его зловещей внешности для интервью оказалось недостаточно. Поверх чёрной футболки и узких штанов (почему-то никого это не смутило: похоже, в их провинции желание носить узкие штаны казалось достаточно инфернальным) на Грантера нацепили длинный кардиган, от которого ещё пахло женскими духами — наверное, он принадлежал кому-нибудь из матерей этих оболтусов, — повесили на шею ожерелье из зубов и плохо обработанных камней. Грантер разглядел среди них змеевик, бирюзу и нефрит. — Эй, волшебник и шаман — это не одно и то же, — заметил Грантер. — Лучше дайте мне волшебную палочку. Я буду ей размахивать и под конец передачи превращу Курфейрака в жабу. — Почему в жабу?! — тут же возмутился тот. — Ну тогда в котика. Пушистого котика, чтобы тебе не было холодно зимой. На это Курфейрак согласился.
Репортаж пришлось снимать в помещении: стоял лютый февральский мороз, камера и оператор замёрзли бы насмерть, пока Грантер разливался соловьём о своём колдовском ремесле. Хотя, может, и не разливался: Грантеру, до этого жившему в тёплой Европе, казалось, что если долго разговаривать при такой погоде, то язык превратится в ледышку и отвалится. «Студию» разворачивали в спортивном зале местной школы. Из подсобки Анжольрас и Жеан вытащили стол — самый обычной стол вроде тех, за которыми сидят ведущие новостей. Грантер видел его в других зимних роликах, вместе с куском крашеной стены, который влезал в кадр. Никаких софитов у них, естественно, не было. Из окна падал рассеянный свет пасмурного зимнего дня, но его было вполне достаточно: окна тут были большие, от потолка и почти что до пола, закрытые крупной сеткой. За столом из подсобки последовал деревянный стул. — Давайте я помогу, — вызвался Грантер, но Курфейрак утащил его в угол. — Подожди, мы ещё не всё решили. Я тут подумал, что надо бы объяснить, почему вдруг местное инфернальное зло решило дать мне интервью. — Возжелало славы? — лениво предположил Грантер, любуясь задницей Анжольраса в трикотажных штанах. — Нет, скучно. Тем более какая это слава? У нас слишком мало просмотров на ютубе. Грантер пожал плечами. Будь он настоящим злым колдуном, он бы и вовсе не стал разговаривать с недавними школьниками. Расчленил бы и использовал для своих черномагических обрядов — нечего добру зря пропадать. — Тогда скажи, что вам за интервью пришлось отдать мне девственницу. — Кого? Грантер выразительно покосился на единственного известного ему девственника в этой компании. Он уже был в курсе инсайдерской шутки про невинность Анжольраса: эта роза цвела, похоже, не для местных девушек. Или вообще не для девушек. Или вообще не для людей, а для добра и справедливости. — Вставь кадры, где вы с Баорелем тащите связанного Анжольраса к моему дому. — Нет, мы не отдадим тебе Анжольраса. Кто же вместо него будет приманивать единорогов? — И героически спасать ваш городок? — Да. Грантер уже знал, что Анжольрас, этот очаровательный ангелочек, метко стреляющий из дробовика, мечтает возродить их умирающий город, откуда все уезжают, чтобы выучиться, повидать мир или поработать, а потом не возвращаются, оставаясь в городах побольше. Анжольрасу не нравилась эта ситуация: он любил свой город и не хотел расставаться с друзьями, он уже договорился, что после учёбы они все вместе вернутся назад. В свои восемнадцать лет Анжольрас на полном серьёзе планировал, что будет делать, когда станет мэром. Грантер не знал, смеяться ему или восхищаться, но скорее склонялся к последнему. — Эй, прекрати пялиться на Анжольраса! — Курфейрак помахал ладонью перед лицом Грантера. Тот с неудовольствием повернулся. — Не отрывай меня от созерцания Анжольраса. Иначе всё-таки превращу в жабу, а не в кота. — Пойдём, всё уже готово. Комбефер установил на штативе камеру, Курфейрак уселся за стол и положил перед собой бумагу с распечатанным текстом: репортаж и вопросы для интервью. Они не стали писать реплики для Грантера, тот сразу сказал, что актёр из него препоганый, зато он может с самым серьёзным видом нести любую чушь. оставалось только выдумать её на ходу, но с этим у Грантера никогда не было проблем. — Здравствуйте, сегодня у нас в студии мсье Грантер... — начал Курфейрак.
Грантер вернулся домой только вечером, когда уже было темно. Недавно прошёл снегопад, и все пять километров до дома Грантеру пришлось идти на лыжах: он не то чтобы не мог вывести машину из гаража, тот завалило снегом, а Грантеру было лень откапывать ворота. К тому же он подозревал, что застрянет на полпути, оставшись один среди леса. За день дом выстыл. Грантер включил обогреватель, подкинул поленьев в камин и открыл коробку со спичками. В ней было пусто. Грантер для верности потряс её и бросил в камин, к дровам и золе. Придётся разжигать его как-нибудь по-другому. Грантер прошептал заклинание, с его пальцев сорвалась искра, в камине вспыхнуло пламя. Оно сначала высоко взвилось к дымоходу, а потом мирно принялось лизать дрова. Как будто он бы приехал в эту дыру, если бы не мог по утрам наколдовать себе свежий багет. Грантер заварил себе кофе и уселся с ним у камина. За окном кто-то топал, скрипели деревья, словно по лесу бродил великан.
в тексте присутствует няшный котикАнжольрас стоял на пороге, зябко кутаясь в пуховик. Нижнюю половину его лица закрывал шарф, уже покрывшийся инеем от дыхания. За его спиной, на улице, шёл снег, и деревья за краем поляны словно побледнели, словно они были нарисованы акварелью по мокрой бумаге. Снег уже успел припорошить даже следы Анжольраса на крыльце. Грантер впустил его в дом, помог снять куртку и длинный шарф, несколько раз обмотанный вокруг шеи. Анжольрас стянул сапоги, под которыми оказались смешные носки с лисичками. Он расправил смятые штанины. — Почему именно я? — спросил Анжольрас, когда они прошли в гостиную. — Потому что злым колдунам и чудовищам всегда отдают самую красивую девственницу. Тебе стоило раньше лишиться невинности, — наставительно произнёс Грантера. Анжольрас залился краской, как девушка. — А вообще мне просто хотелось порисовать людей. Сосны и ели, конечно, отличные натурщики, они не вертятся и всегда свободны, но мне всё же больше нравятся люди. Грантер машинально поправил покрывало на диване. Если откинуть его, то обнаружишь, что обивка уже протёрлась и поблекла. Кресла тоже были поблекшие, но ещё крепкие, лак на них местами облупился, Грантер сам подновил его, как только переехал. Грантер привык к таким интерьерам в Париже: он никогда не жил в новых квартирах, обставленных сверкающей мебелью из пластика и стекла — или чем там принято обставлять квартиры теперь; он никогда не жил и среди дешёвой фанерной мебели, которая отправится на помойку через несколько лет, чтобы её заменили ровно такие же фанерные поделки. — Мне раздеться? — тоном обречённого на ужасную казнь спросил Анжольрас. — Не надо. Грантер решил, что к позированию с Анжольрасом надо походить так же, как к сексу в девственницей из пуританской семьи. Очень осторожно. — Сядь вон в то кресло. Анжольрас послушно сел в кресло возле камина. Он вряд ли бы сошёл за английского лорда, который отдыхает в своём охотничьем домике, подстрелив несколько куропаток и лису, хотя обстановка к этому располагала. Даже висела на стене голова оленя, собственность бывшего хозяина дома, которую Грантер так не убрал: его восхищал этот чудовищный китч. — Что мне делать? — спросил Анжольрас. — Просто сидеть так, пока я рисую. Грантер уже притащил в гостиную мольберт, краски и кисти. Вообще-то он не собирался рисовать в Канаде. Думал передохнуть после учёбы — о эти чёртовы лекции по истории искусства и чёртовы практикумы, гипсовая голова, натюрморт с кувшином, драпировки, равнодушные обнажённые женщины, — любоваться заснеженными канадскими пейзажами, смотреть смешные видео на ютубе, пьянствовать с суровыми канадскими лесорубами. Ничего из этого не вышло: зимой, когда валил снег и холодно было даже дышать, Грантеру приходилось любоваться пейзажами из окна. Часто лес едва виднелся за мутной белёсой пеленой. Смешные видео быстро надоели, видео с милыми зверятами тоже. Канадские лесорубы не собирались пить с «французским педиком» и уж тем более не собирались делиться с ним историями о том, как чуть не выстрелили в парня в своей дочери из двустволки. Оставались только школьники — Курфейрак и компания, — рисование и Баорель, который иногда подрабатывал у папаши в продуктовой лавке, а всё остальное время бездельничал, пил, цеплял девиц и помогал Курфейраку. Ему было лет двадцать семь, он когда-то пытался учиться на юриста, но его выперли, а ещё он был главным пижоном в городке. Он носил горчичного цвета брюки, тёмно-красные ботинки и кислотно-оранжевую куртку, что для местных было верхом экстравагантности, как если бы он вышел на улицу в женской ночной сорочке времён королевы Виктории и в надушенном парике. От тоски Грантер взялся даже за старые добрые постановки с натуры. Гипсовой головы у него не нашлось, пришлось рисовать голову оленя, это чудо таксидермии, занавески, чашки, старый чайник и камин. Натуры у него тоже не было, пока он не догадался вытребовать себе Анжольраса. Теперь тот сидел, откинувшись на спинку кресла, ладони свободно лежали на подлокотниках, ноги в дурацких носках он вытянул к каминной решётке. Картину портила одежда Анжольраса: полурасстёгнутая фланелевая рубашка в крупную клетку, из-под которой выглядывала тёмно-синяя футболка, и мешковатые джинсы. Ну что ж, придётся рисовать как есть. Гостиную заливал рассеянный сероватый свет из окон, пламя бросало на Анжольраса жёлто-оранжевые блики. Освещение с пасмурную погоду Грантеру не нравилось — слишком скучное, невыразительное, — но рисовать так было удобнее, потому что низкое зимнее солнце, заглядывая в окна, слепило глаза. Грантер взялся за кисть как раз в тот момент, когда из кухни вышел большой чёрный кот. Толстый, с длинным мехом и густым подшёрстком. Одно ухо у него было порвано. — У тебя есть кошка? — спросил Анжольрас, стоило только коту появиться в поле его зрения. — Это кот. Он сам ко мне пришёл, — пояснил Грантер. — Его зовут Люцифер, можно Лютик. Ему идёт. Лютик посмотрел на Грантера злыми жёлтыми глазами, как будто собирался съесть его ночью, а потом забрать его душу в Ад и целую вечность жарить там на сковороде, время от времени пробуя на вкус. — У тебя странное чувство юмора, — отметил Анжольрас, протягивая руки к коту. Тот сразу же запрыгнул ему на колени, свернулся клубком и заурчал — как самый обычный домашний кот. — Изменяешь мне, подлое животное? — спросил его Грантер. Кот демонстративно повернулся к Грантеру задницей. Грантер его, надо сказать, прекрасно понимал: он бы тоже предпочёл руки Анжольраса, чуть обветренные, с аккуратными короткими ногтями, руки безупречной формы, какими мог похвастаться не каждый художник или музыкант. Грантер готов был поспорить, что и член Анжольраса совершенно потрясающе красоты. Главное, чтобы не такого размера, как у античных статуй.
Следующий час прошёл в полном молчании. Грантер рисовал, Анжольрас сидел, Лютик лежал у него на коленях — видимо, заснул. Грантер даже увлёкся работой, а не возил кисточкой от скуки, как часто бывало тогда, когда немудрёные местные развлечения ему только-только наскучили. — А теперь сделаем перерыв, — объявил Грантер, когда почувствовал, что Анжольрасу надоело сидеть, и поза его стала напряжённой. — Так рано? — удивился Анжольрас. — Я думал, позируют по несколько часов подряд. — Да ладно, я не садист. Успеем ещё. Принести тебе чего-нибудь попить? Анжольрас кивнул. — Да, чай, если можно. И Грантер, конечно, пошёл заваривать чай. На кухне всегда было холоднее, чем в гостиной: окно плохо закрывалось, в него поддувало, и Грантеру приходилось закрывать дверь, чтобы не было сквозняка. Он в очередной раз подоткнул щель старой футболкой и включил электрический чайник. В соседней комнате ходил, разминаясь, Анжольрас. Скрипели половицы от его шагов, послышался короткий зевок. Грантер засыпал чай в ситечко и залил его горячей водой. Он прислушивался к звукам из комнаты, опасаясь, что оттуда раздастся дикий кошачий вопль — или дикий вопль Анжольраса. Ничего не происходило. Чай заварился, Грантер вывалил в мусорное ведро разбухшие влажные листья, взял в руки обжигающе горячую чашку и пошёл в гостиную. Увидев его, Анжольрас снова уселся в кресло. Лютик бродил вокруг, пока Анжольрас пил чай, мелкими глотками, и запрыгнул ему на колени ровно в тот момент, когда Анжольрас отдал Грантеру кружку. Он потоптался по коленям Анжольраса, а потом перевернулся на спину, призывно выставил пузо с рыжеватыми подпалинами. Анжольрас не понял намёка. — Ну, чего ждёшь? — недовольно спросил Лютик. — Погладь меня, человек.
Конец треда, терять нечего. Крипи!ау модерн и всё такоеАнжольрас приехал в город на закате. Более романтичная натура оценила бы алые блики на оконных стеклах, он же испытал лишь лёгкую досаду оттого, что потратил на дорогу целый день. Ничего, завтра наверстает. Утром Анжольрас нашёл шерифа. Выглядел тот так, словно не спал неделю. - Здравствуйте,- решительно начал журналист,- я звонил Вам… - А. Помню. Независимый корреспондент,- шериф устало поморгал, собираясь с мыслями.- Хотите разобраться с исчезновениями. Думаете, Вы первый? Уже пытались и журналисты, и мои коллеги, и частные детективы – ничего. Не теряйте время понапрасну, молодой человек. - Вы не из тех, кто остановится на полпути, так в чём же дело на сей раз? Оставите преступников непойманными? Ваша репутация… - Она у меня есть? Явное нежелание сотрудничать Анжольраса не смутило. - Первое исчезновение произошло двенадцать лет назад. С тех пор без вести пропало в общей сложности сто восемьдесят три человека, которых на первый взгляд ничего не связывает. Может, Вы заметили что-то общее, какую-то важную деталь? - Нет. - Могу я ознакомиться с материалами дела? - Нет. - Почему? - Потому что это закрытая информация. Послушайте, уважаемый, если бы в моих силах было Вам помочь, я бы это сделал. Анжольрас не отчаялся. Всегда можно рассчитывать на неофициальные источники информации. - Ты журналист, да?- источник улыбнулся широко и открыто.- И, конечно, уже получил от нашего чудного шерифа ценный совет убраться подобру-поздорову? Он не любит шумиху. А журналистов и вовсе терпеть не может, потому что они, видишь ли, мешают следствию. Ты не против, я присяду? Анжольрас кивнул, молча рассматривая парня. Потрёпанные джинсы, футболка с рисунком кислотных цветов и ярко блестящие глаза – пожалуй, чересчур ярко. Внезапный собеседник поставил поднос и продолжил: - А по-моему, чем больше людей, тем лучше. Что не заметит один, заметит другой, верно? - И что же заметил ты? Ничего принципиально нового Курфейрак не сообщил: в прошлом году пропала приехавшая на летний отдых семья, возвращавшийся из колледжа студент и местный житель, старик Жильнорман. Выбор жертв слишком бессистемен для маньяка и необдуманный для торговцев людьми. А может, он не там ищет? Что, если причин несколько? Допустим, смерть Жильнормана была выгодна наследнику, студент стал свидетелем преступления, семью распродали по частям. Гениально. Какое убожество. Погрузившийся в размышления Анжольрас не сразу заметил просунутую под дверь записку. «Уезжайте. Здесь опасно». Анжольрас понял, что никуда не уедет, не разобравшись. Буквы были крупными, почерк размашистым, словно кто-то писал в спешке. И писал этот кто-то на отрывке салфетки ручкой с плохими чернилами. Когда Анжольрас попытался расписаться вчера на ресепшене, то удалось это не сразу. Значит, та хмурая девушка и написала предупреждение. Вероятно, она боится кого-то и не может поговорить открыто, так что придётся поймать её после окончания рабочего дня в полном одиночестве. А пока стоит побродить по городу, вдруг увидит что-то важное?
Черт, а я уже было вознамерился написать Курфейрак/Монпарнас из тех же соображений итак, я назло маме отморожу уши написал, в общем. из чувства противоречия. читать дальшеК половине третьего ночи из бара начинают потихоньку уходить посетители: кого-то вышибалы настоятельно просят вызвать такси, кто-то сам помнит об обязанностях выходных дней, а кто-то просто порядком устал после рабочего дня. На танцполе наконец-то можно передвигаться без риска получить чьим-нибудь чужим локтём, а быстрые миксы перемежаются медленными песнями. Самые выносливые занимают освободившиеся столики и заряжаются легкими коктейлями. Даже у барной стойки остаются незанятые места. Между двух пустых табуреток в углу сидит стройный молодой человек в черном. Потрепанного вида мужчина средних лет, составлявший ему компанию, ушел, оставив на баре почти полный стакан джим бима. Впрочем, довольно скоро жидкость исчезает и оставляет за собой только влажный блеск на губах юноши – припухшие и ярко-красные в нестройном освещении бара, они кажутся почти девичьими – и такой же влажный блеск в глазах. Заказ повторить отдается изящным движением кисти. Монпарнас держит стакан в руке, пока улыбчивая девушка в короткой юбке высоко поднимает бутылку – так красивей, эффектней, и гарантированнее чаевые. Взгляд на спиртное – на девушку сквозь стекло стакана – и на неё же, уже прямо в глаза – и можно сидеть до утра. Девушка улыбается и протягивает зажигалку ещё до того, как Монпарнас вытянет сигарету. Зазвонивший телефон заставляет отвлечься. - Милая, я ведь могу не переживать за виски, если отойду ответить на звонок? - Твой виски под моей защитой. – Монпарнас посылает воздушный поцелуй и исчезает за дверью. Впрочем, его силуэт всё ещё видно за окном – несмотря на то, что свет ярких уличных фонарей весьма слабо дотягивается в тот переулок, где находится бар. Здесь Эпонина привыкла наблюдать совсем иную публику; знакомые с детства соседи – унылые клерки да их жены – вышедшие в тираж бывшие, пожелавшие тряхнуть стариной теперешние и пока ещё свеженькие хотя бы на вид будущие. Иногда – неподалеку учащиеся студенты, у которых становилось туго с деньгами. Новый посетитель был явно слишком дорого одет для аборигена и слишком аккуратно – для студента; в жестах и позах его сквозила точёность, будто он ежесекундно выверял движения перед зеркалом. Больше от скуки, чем от удивления Эпонина продолжала наблюдать за ним. Как он прислоняется к стене и кончик сигареты вспыхивает ярче – затягивается; как экран телефона подсвечивает его лицо, пока он пишет сообщение; как он черкает окурком по стене, и сноп рыжих искр вспыхивает и растворяется в темноте. Кто-то подходит к нему и здоровается за руку. В эту секунду Эпонина чувствует руку на своем плече. - Слушай, не надо, а. Это Курфейрак. Он смотрит на удивление серьёзно, и Эпонина не совсем понимает, в чем дело. Он продолжает. - Я знаком с этим типом. Поверь, лучше вообще не связываться. - Эпонина закатывает глаза, как подросток, но всё равно не успевает ничего ответить. - Он иногда ошивается с твоим же отцом. Это хотя бы аргумент? Глубоко внутри слово «грязь» всплывает единственной ассоциацией со словом «семья», и Эпонина нехотя кивает. - Аргумент. - Вот и славно. Ты всегда была умницей, Эпонина! – В знак одобрения Курфейрак звонко целует её в лоб. – Слушай, принеси нам ещё по пиву, хорошо? Когда Эпонина выходит из-за стойки с четырьмя кружками в руке, Курфейрака на горизонте уже не видно.
Он выскальзывает незамеченным и придерживает дверь, чтобы та не хлопнула. - Как только вы подошли к бару, младшая Тенардье наконец-то отвлеклась от шпионажа за мной. Могу поспорить, что вы умеете уговаривать. Монпарнас стоял ещё дальше в тени. - Ты сейчас благодаришь или так, факт констатируешь? - Последнее, господин де Курфейрак. Взгляд милой мадемуазель пять минут назад я действительно находил крайне лишним. С другой стороны, одновременно с её вниманием приятная компания на некоторое грядущее также перешла вам, не так ли? - Монпарнас, заканчивай кривляться. Ничья компания никому не достанется. И вообще, - Курфейрак подошел ближе. – Серьёзно. Не надо путаться с Эпониной. У неё, может, шанс на нормальную жизнь есть. Без вас и вам подобных. - Милый друг, я в этом глубоко сомневаюсь. Да и какой, позвольте поинтересоваться, вам интерес? Возможно, в ваших планах было покинуть с ней эту дыру – или, разные слухи о вас блуждают, - со мной? Ехидную улыбку оказывается легко стереть ударом под дых. - Интересные ты слухи собираешь, оказывается, - Курфейрак дергает Монпарнаса за волосы – Не выдавайте желаемое за действительное, мсье какой-вы-там-район. Ответная подсечка оказывается неожиданностью для Курфейрака. Не имея иной точки опоры, ему приходится всё-таки всем телом навалиться на противника. Чужие пальцы цепляются за шею – наверняка останутся царапины – и он уже может различить солод в дыхании. - Неужели кто-то был бы против, если бы я действительно предложил? – Монпарнас усмехается ему прямо в губы. Полуукус-полупоцелуй просто случается. Дальше они не произносят друг другу ни слова. И слава всем известным богам за отсутствующее освещение. Обоим ясно, что это ни разу не секс ради удовольствия или разрядки; нет, в действие вступает первородный инстинкт доказать, кто сильнее. Два хищных начала из разных пород. Процарапать до крови, зализать, разорвать одежду, сжать ладонью чужой пах ради боли, а не удовольствия. Навалиться всем весом и пробовать развернуть соперника спиной к себе одновременно. Или же бросить бессмысленные попытки превзойти силой и первому сплюнуть на пальцы. Монпарнас хрипло смеётся над поворотом в сценарии, и разворачивается сам. В конце концов, оригинальность чужих ходов он всегда ценил по достоинству.
Когда Курфейрак звал его на собрание в "Мюзен", он использовал множество аргументов. Тебя никто там не съест, сказал Курфейрак. Тебе они понравятся, сказал Курфейрак. Ты им понравишься, сказал Курфейрак. Там совсем не страшно, сказал Курфейрак.
читать дальшеА потом Мариус пришел на собрание и сел на ближайший свободный стул - и кто-то из сочинителей водевиля за соседним столиком сказал, что Мариусу лучше бы встать - а на вопрос "почему" ответил, что это стул Грантера - "а Грантер очень не любит, когда занимают его стул". Мариус, помнится, только пожал плечами. У Грантера же есть рот, наверняка он попросит Мариуса встать. Сочинитель водевиля нервно рассмеялся. Ну да, конечно. Грантер непременно попросит.
Мариус спокойно сидел на этом самом стуле, когда почувствовал за спиной сквозняк - ледяной ветер, и какой-то... роялист, не сказать иначе, то ли швырнул ему снежок в спину, то ли просто потрогал его чем-то невыносимо холодным, и это в середине цветущего мая. Мариус резко обернулся - и увидел _это_. Приблизительно до подбородка, если начинать с пяток, ничего странного в незнакомце не было - ну, разве что он немного просвечивал, но с кем не бывает. Но вот выше - там, где должно быть лицо, - этого лица не было. Гладкая кожа - ни носа, ни глаз, ни рта - как будто кто-то гладко обтесал заготовку и обтянул ее серой кожей. Незнакомец качнулся на каблуках и снова ткнул Мариуса пальцем, и Мариуса передернуло - кожа у него была ледяной. - Ч-чего вы хотите? - придушенно спросил Мариус, и незнакомец наклонил голову. У него не было лица, и, соответственно, не было мимики - и это выглядело действительно пугающе. Сделав весьма однозначный жест, который Мариус истолковал примерно как "проваливай", разве что еще грубее, незнакомец чуть поменял позу и выжидающе - в этом Мариус мог поклясться, - уставился на Мариуса. Странное дело, при отсутствии глаз Мариус мог чувствовать на себе его взгляд. Мариус и сам бы рад был уже "провалить", но его сковал страх - и незнакомец, видимо, решил придать ему ускорения. Зачем-то закатав рукав, он погрузил в Мариуса руку до локтя, и Мариус, по-девичьи взвизгнув, сорвался со стула и спрятался за Курфейраком. Анжольрас тяжело вздохнул. - Привет, Грантер, - сказал он. - Мариус, тебя же предупредили.
При ближайшем рассмотрении Грантер и вправду оказался неплохим парнем - ну, насколько неясного происхождения потусторонняя тварь вообще может сойти за "неплохого парня". Он по большей части сидел на одном и том же месте и молчал - говорить-то ему было нечем. Впрочем, свое молчание он активно компенсировал жестикуляцией. Жестов - в основном неприличных, конечно, - у него в арсенале было множество, и для каждого вдохновенного оратора у него было припасено что-то свое. Особенно для Анжольраса - Мариус заметил это не сразу, но Анжольраса Грантер буквально преследовал, не пропуская ни единого его слова. Анжольрас относился к этому стоически - держался с Грантером неизменно вежливо и отстраненно, игнорируя его шуточки. Мариус, как Курфейрак и предсказывал, постепенно прижился в компании - он даже однажды смог завязать с Грантером вполне содержательную беседу. По крайней мере, содержательную со стороны Мариуса, поскольку Грантер как раз в этот момент внимательно слушал Анжольраса и своими жестами явно обращался к нему, а не к Мариусу. Анжольрас договорил, и Грантер тут же изобразил нечто недопустимое, используя при этом обе руки и бутылку. Заметив это, Анжольрас поморщился и сел на свое место, а Грантер... Мариус не смог бы описать, что он сделал. По комнате разнесся на редкость омерзительный звук, от которого волосы, пожалуй, встали дыбом у всех, за исключением Легля. Нечто среднее между скрежетом, скрипом гвоздя по стеклу и ногтей по классной доске, с нотками всхлипов и стонов, - и всё это явно исходило от Грантера, который казался вполне довольным собой. Анжольраса передернуло. - Я не хочу знать, что именно показалось тебе смешным, - произнес он. - Но, пожалуйста, больше не надо смеяться в публичном месте. Люди это не оценят.
Человеку в целом свойственно было приспосабливаться, так что Мариус вскоре привык и к "смеху" Грантера. К счастью, тот не злоупотреблял этим фокусом и смеялся очень дозированно - и желательно в отсутствие Анжольраса, словно Грантер пытался его не расстраивать. На то, что его смех расстраивает всех остальных, Грантер обычно плевал. Он не пропускал ни одного собрания - в общем-то, можно было прийти в "Мюзен" практически в любое время и обнаружить там Грантера, вертящего в руках бутылку - обычно пустую. Пить вино он не мог, и заметно было, что его это раздражает. Постепенно Мариус даже начал различать на "лице" Грантера эмоции - тени то складывались в улыбку, то превращались в нахмуренные брови, а иногда Грантер видимо морщился и грустил. Сам Мариус обычно списывал это на свою мнительность и язык тела, но что-то подсказывало ему, что не всё так просто. Однажды ему повезло оказаться в "Коринфе" - еще одно место, где их кружок собирался. Сам Мариус прежде там не бывал и знал, что Грантер там не бывает - по неясным причинам он не мог выходить за пределы той комнаты, это сам Грантер и Комбефер однажды проверяли на практике. Комбефер вообще, в силу своего интереса к нормальному и паранормальному, уделял Грантеру и его загадке удивительно много внимания. Мало экспериментов - так он еще и делал о состоянии Грантера пометки в дневнике, понятные только ему. Анжольрас, ясное дело, это не одобрял, но сам Грантер относился к любопытству Комбефера весьма равнодушно. Собственно, в тот день в "Коринфе" Комбефер как раз и был занят тем, что объяснял Фейи основные постулаты своей теории. - Начнем с того, - вещал он, - что состояние Грантера не стабильно. Ошибкой будет считать, что он никак не изменяется с течением времени, - Комбефер схватился за свой дневник. - Вот, смотри: сначала, когда мы впервые его увидели, он был нематериален полностью и не появлялся в течение светового дня. После он начал выходить до заката, а через какое-то время - третье февраля, у меня всё записано - он начал поднимать материальные предметы. Привет, Мариус, садись. Вот, тогда он вообще с нами не общался, потом он начал писать по воздуху и иногда карандашом, но карандаш мы потеряли. Где-то... ну да, в апреле он начал смеяться. До этого он вообще не издавал звуков, - он лизнул палец и перелистал дневник. - А теперь у него появляются черты лица, смотрите, я даже зарисовал. - Черты лица? - с сомнением спросил Фейи, разглядывая корявый набросок. - Это просто тени. Тебе стоит получше высыпаться, Комбефер, и меньше думать о сверхъестественном. Комбефер шлепнул его дневником по руке. - Я высыпаюсь, - с достоинством сказал он. - Вот, смотри. Это глазные впадины. Тут должен быть нос - Грантер все еще не отбрасывает тени, но, я думаю, где-нибудь к августу это наконец случится. Может, через год или около того мы узнаем, как он выглядит, - Комбефер вздохнул. Мариус едва не поперхнулся, прикинув ход мысли Комбефера. - Ты думаешь, когда-нибудь он станет человеком? И сможет говорить? Фейи содрогнулся. - Ага. И я думаю, что мы об этом пожалеем.
прдлжениеКомбефер Провидец угадал с направлением, но не со сроком. К середине июля Грантер отбрасывал вполне уверенную тень, но все еще исчезал в стене, когда собрание заканчивалось, и частенько шутки ради проходил через Баореля - тот утверждал, что это отлично помогает в жару. Кто-то сердобольный (кажется, всё тот же Комбефер) притащил Грантеру карандаши и тетрадь, и тот с удовольствием черкался в этой тетради на собраниях. Рисовал он не то чтобы хорошо, но, по крайней мере, старательно. Впрочем, Комбефер принес ему тетрадь не для рисунков - он пытался задавать Грантеру вопросы, добиваясь от него, чтобы он писал ответы в этой тетради. Грантер, правда, эту инициативу не поддерживал. На вопросы о своей природе он писал обычно "не знаю", а на вопросы о своем прошлом - "не помню". Когда Комбефер спросил его, как долго он тут, Грантер пожал плечами и принялся шуршать карандашом по бумаге. "Я всегда был здесь", - написал он, и Комбефер удивленно посмотрел на него. "Сколько я себя помню, - тут же дописал Грантер, - я был тут, а когда это началось, я не знаю. Мне плевать на время. Я есть, я здесь, я сейчас, остальное неважно". Анжольрас неслышно подошел к ним. - Оставь Грантера в покое, - тихо попросил он. Комбеферу пришлось подчиниться.
Анжольрас в последнее время относился к выходкам Грантера куда терпимее. Возможно, ему просто было не до того - премьер-министром как раз стал Полиньяк, ультра-роялист, и это волновало Анжольраса куда больше, чем какой-то призрак в его кружке. Тем более что и призрак угомонился - нет, Грантер по-прежнему вёл себя преотвратно в отсутствие Анжольраса, но стоило тому переступить порог, и Грантер почтительно затихал, утыкаясь в тетрадь. Иногда он все же не мог удержаться, и Анжольрасу приходилось шикать на него, но это случалось все реже и реже. Грантер тем временем "обретал себя". Тени на его "лице" все чаще складывались в эмоции, и к концу сентября Мариус впервые увидел, как Грантер улыбается. Выглядело это, впрочем, жутко - еще хуже, чем обычно. Как бы Грантер ни выглядел на самом деле, красавцем он точно не был. Вместе с "улыбкой" Грантер обрел способность издавать звуки - пока невнятные, но и это было лучше его воистину загробного смеха. При Анжольрасе, правда, он хранил молчание, словно желая сделать ему сюрприз. На улице холодало, а Грантер тем временем теплел: температура его тела приблизилась к комнатной, а к началу декабря - и к температуре тела человека. Комбефер завел под заметки новую тетрадь, Грантер сохранял при себе остатки нематериальности - ленясь обходить стол, он проходил сквозь него, - и по-прежнему не нуждался в пище и сне.
К концу декабря Мариус почти перестал ходить на собрания, а от Курфейрака он знал, что Анжольрас уехал на пару недель на юг, навестить семью. Конец декабря и начало января - мертвый сезон, никто не начинает революций сразу после Рождества. Кружок на время отсутствия лидера переехал в "Коринф" с полного согласия Грантера, но вот Анжольрас вернулся и назначил всем встречу в "Мюзене", и Мариус отряхнул от пыли свой парадный костюм. Если он это пропустит, он никогда себя не простит. В назначенное время комната собраний была буквально забита, но Мариус напрасно вертел головой: Грантера нигде не было видно. Возможно, он спрятался в стене и молча слушает их - но уже в середине декабря этот фокус удавался ему через раз. Плюнув на это, Мариус сел поудобнее. Стул Грантера пустовал, хотя Боссюэ пришлось стоять - но кто угодно в их компании лучше бы простоял все собрание, чем занял бы место Грантера. Анжольрас приличия ради подождал минут десять и только потом поприветствовал всё собрание оптом. Собрание нестройным хором откликнулось на приветствие, кисеты были развязаны, трубки были набиты, и вечер пошел своим чередом - шутки, смех, вино и смелые планы. Анжольрас, впрочем, не принимал участия в общем веселье, явно погруженный в свои мысли, и Комбефер напрасно пытался его расшевелить - Анжольрас не поднял голову даже тогда, когда в комнату вошел незнакомец. Мариус никогда не видел прежде его лица, но был уверен, что знает его, и когда незнакомец поприветствовал его, Мариус готов был поклясться, что одновременно знает и не знает этот голос. Но Анжольрас, услышав его, резко встал - и улыбнулся. - Привет, - сказал он, протянув незнакомцу руку. - Добро пожаловать, Грантер.
Продолжая тему вечера... Прувер/Жоли. прастите все больше не буду
автор - идиот.К полуночи ее измученное болезнью тело в последний раз сотряс приступ кашля. - Вам бы прилечь сейчас. Отдохните, выпейте...там, валерьяны, например. Бригаду я уже вызвал, скоро приедут и заберут тело. Жоли устало потер слезящиеся глаза. Наверное, он бы хотел сейчас ползать перед этим человеком на коленях, вымаливая прощение. Если сейчас на него, врача с восьмилетней практикой, накинулись бы с кулаками и угрозами, ему было бы легче. Проще. Проще принять то, что на его душе повис очередной труп. - У вас такой вид, словно вы проиграли сражение. - Поверьте, у вас не лучше, месье Вальжан. - Жоли отметил и бледность, и легкий тремор пальцев. Надо бы прописать успокоительное, что ли... - Вы ни в чем не виноваты. - Вальжан сказал нелепую, абсолютную дурость в подобной ситуации с таким убеждением и добротой, что доктор Жоли почувствовал себя так, точно его огрели по голове здоровенным серебряным канделябром. Вроде того, что стоял на лакированной каминной полке. В квартире было тепло, богато и душно. Хотелось побыстрее сбежать, выйти на воздух... Забыть, как страшный сон и приступы кашля, и Вальжана этого, и собственное бессилие и молодую дурость, из-за которой он вообще пошел спасать людей. Спасать... Мадам Фантину он спасти не смог. - Вы не виноваты. Сами говорили - пневмония, двусторонняя, шансов никаких. А все равно взялись, боролись, - она даже дочь успела увидеть - так что спасибо вам. Сколько я вам должен? - Не надо. - Не говорите ерунды. Сколько? - Это вы...не говорите. Извините, нервы. - Жоли тряхнул головой, с надеждой посмотрел на дверь, - А валерьяны все же выпейте. - Вам, может, тоже налить что-нибудь? Бар у меня есть, если хотите. - Нет, спасибо, я хочу сохранить себе печень. Алкогольная продукция пагубно влияет на человеческий организм. - Сердце вы себе не сохраните, - Вальжан вдруг печально улыбнулся, протягивая ему руку, - лучше бы на ваших правозащитных демонстрациях силы тратили. Я ведь видел вас там пару раз. Вы еще стояли рядом с очень строгим юношей... Блондин, вроде бы... - Анжольрас, да. - Жоли невольно улыбнулся в ответ, вспоминая их лидера. На миг даже полегчало, словно громкие лозунги и задорные кричалки и в самом деле могли разогнать муть и жуть этой ночи. - Ну вот и занимались бы. Вы ведь совсем ребенок еще. Он в ответ только покачал головой, не находя сил на ответ. Впрочем, месье Вальжан его понял. Молча указал на дверь, подал теплый пуховик, длинный шарф и шапку с дурацким помпоном. Быстро застегнув молнию, Жоли вышел на лестничную клетку. Из-за открытой двери лился на кафель теплый свет, высвечивая совершенно седые волосы Вальжана, образуя вокруг головы светящийся нимб. - Вы, конечно, несите свой крест и дальше... Но все же - не вините себя хоть в этом. Жоли потом еще долго убеждал себя, сбегая по обшарпанной лестнице, что тот полузадушенный полувздох-полувсхлип был всего лишь астматической реакцией на стресс. Дрожащей рукой он вытащил из кармана мобильный телефон, задев руками какие-то странные бумажки. - Алло... Жеан, разбудил? Да разбудил, конечно, сам понимаю. Прости, что идиот - тоже понимаю. Да, через двадцать минут буду, недалеко. Спасибо! Выскочив на морозный воздух, Жоли остановился на минуту, переводя дух. В океане города, в ночном шторме у него все же было место, где можно укрыться. Осталось потерпеть всего двадцать минут. Он снова засунул телефон в карман - зашуршали непонятные бумажки. Недоумевая, он вытащил их на свет, щурясь под тусклым светом фоняря. Деньги. Целая пачка денег. Сунул, наверное, пока он натягивал шапку... - С-ссвятоша чертов! - сдавленно вскрикнул он и согнулся пополам. Деньги разлетелись по воздуху, смешиваясь с роем мелких и колючих снежинок, оседая бесполезным и склизким мусором на асфальт.
***
- А ты меня и правда не разбудил. - Жеан Прувер смущенно улыбнулся и открыл перед ним дверь, приглашая войти. Сонным он действительно не выглядел, наоборот - глаза блестели, тонкие руки были измазаны в чернилах, а на пальце правой руки особенно ярко краснела маленькая мозоль. Снова писал. - Я писал тут... - Да я вижу. - Опять зря перевожу бумагу. - Почему зря? Я почитаю, поплачу, повосхищаюсь. Грантер почитает, обос...пошутит, а потом тоже поплачет и повосхищается тайком. Жоли стянул колючий шарф и пуховик, оставаясь в простой серой рубашке. В квартире Жеана он выглядел, скорее всего, настоящей мышью. Очень мрачной, недовольной мышью, - усмехнулся он про себя, разглядывая необъятную, пеструю рубашку друга, всю какую-то измятую, в жутких цветочках. - Где ты нашел этот ужас? - Вопрос был призван скорее свернуть с предыдущей темы. Так-то Жоли уже давно знал все секонд-хэнды, где отоваривался горе-поэт. - У меня завтра штурм издательства, - Жеан не повелся на отвлекающий маневр, - очередной сборник, про который мне скажут, что подобные стихи устарели и место мне, как поэту, в веке эдак девятнадцатом. Хочешь чаю? Жоли кивнул, хватаясь за спасительное предложение. С Жеаном было легко. Только Жеан мог говорить о своих проблемах пару слов, а после - смущенно улыбаться. Только Жеан мог предлагать чай и, неловко размахивая руками в нелепых веснушках, мчаться на кухню, когда до сдачи поэтического сборника оставалось несколько предрассветных часов. Впрочем, Жоли был уверен, что Жан Прувер мог и не такое.
***
Чай оказался горячим и вкусным, как и всегда. Даже розовая кружка с дурацкой клубникой и отколотой ручкой была абсолютно к месту. Да и вся маленькая, обшарпанная и пестрая квартирка ощущалась прямым продолжением своего владельца. Часы на стене показывали четыре утра. Долго же он провозился... - Неудачный был день? - Жеан спросил осторожно, словно касаясь незаживающей раны. Он недавно промывал нечто подобное у Баореля после стычки, и тому все равно было больно, несмотря на всю осторожность. - Не хочу об этом. - Значит, неудачный. Сделать что-то можно? Сделать можно очень многое. Можно послать все к чертям и уйти, а потом броситься откуда-нибудь с моста или с крыши. Можно наглотаться таблеток, что у него остались от последнего визита. А можно... Жоли моргнул и с внезапным ужасом посмотрел на хрупкие запястья Прувера, на рыжие волосы, узкое лицо в веснушках, мягкий рот - можно было бы даже повалить его на пол, забыться, трахнуть так, как никакие стишки не опишут. А потом сказать, что это тоже часть их дружбы. Та часть, что зрела в каждый его приход в эту чертову попугайчиковую квартиру. И сделать ничего с ней нельзя. - Сделать уже ничего нельзя. - Он даже не сразу узнал свой голос, настолько хрипло он прозвучал. И в этом ответе была часть и от пневмонии мадам Фантины, и от его нелепого решения стать врачом восемь лет назад, и от устаревших, образных стихов Жеана, и от визитов в его маленькую квартиру - с каждым разом все назревающее, набирающее силу желание. - Скажи, тебе не кажется ошибкой то, как мы живем? То, чем мы вообще занимаемся? - "То, чем мы можем заняться?" - но этот вопрос задать вслух Жоли не посмел. И вряд ли посмеет когда-нибудь. - Нет. Ты же продолжаешь возвращаться сюда. - Жеан улыбнулся и вдруг оказался совсем рядом, худой и нескладный. - Знаешь, у меня в сборнике есть стихотворение про корабли, которым нужна безопасная гавань... И Жоли внезапно улыбнулся в ответ. - Знаю. Чтобы укрыться от бури и ветра. - Я похож на безопасную гавань? - Я похож на измученный штормом корабль? Они рассмеялись вместе. Два человека с нелепой и сложной жизнью. И пусть ночной и штормящий город будет им свидетелем, в душе каждый ответил другому "да".
я не пишу. Совершенно. но раз в хренадцать тысяч лет планеты в стистеме Медуза встают в одну линию, Солнце поднимается с Запада, рак на горе высвистывает Марсельезу, а я в полседьмого утра, еще не заснув, строчу в телефоне что-то вот такое.
забудьте, этого вообще не было, я артер, а не писатель, бу.
унылая полувычитанная херняпесня совсем не о том, но неотвязно крутилась в моей голове, пока я писала, так что пусть будет как фон для настроения.
Вы не любили друг друга. Вы просто спасались от одиночества. Держались рядом, потому что так теплее, да и навязчивые мысли, казалось, не разъедали душу. Искали место под солнцем, раз за разом находя лишь пелену сизых туч и все равно продолжая. Так двое потерпевших кораблекрушение прижимаются друг к другу безотчетно, инстинктивно, точно в слепой надежде на то, что шальная волна не зацепит и не скинет их в беснующийся океан с единственного их убежища - крохотного скользкого плота. Только вашим центром была квартира в центре Парижа (или ближе к окраине - зависело от того, к кому занесет вас на сей раз), а океаном - весь этот мир. Чертов город, старый, прогнивший изнутри. Чертовы новостные сводки, политическая лабуда, сплетни из жизни звезд, нелепые и давно переставшие быть смешными шоу. Чертовы люди с мечтами, вышибленными из-под их ног, теперь возводящие на этот эшафот других. Вы запирались в квартире, трахались в полумраке, находя друг друга по большей части наощупь, зная свои тела настолько, что свет был не нужен. По несколько часов лежали, обнявшись, и обменивались пустыми мыслями. И вам было хорошо. Вам не было одиноко. Вы опять на что-то надеялись и вроде даже хотели жить. Вы были вдвоем против всех (прекрати, это тебе не твои стихи), и ничто больше не имело значения. Вы не любили друг друга. Вы пытались выжить. А потом всходило солнце, которого не было. Город забирал вас обратно в свой грязный, мчащийся неведомо куда поток. Вы переставали существовать - оглушены и разделены волнами, утянуты в бездну, и ничего вокруг, кроме гулкой безнадежной темноты. Всего на день. День, тянущийся целую вечность. Все, что у вас оставалось - воспоминания: мягкость кудрей под пальцами, еле видные в полутьме веснушки на плечах, отражение уличных фонарей в огромных, будто кукольных, глазах. Шепот и вздохи. Признания, похожие на последнюю исповедь перед казнью. Повязанный наутро шарф - холодно и сыро на улице, простынешь. Почти неощутимое. Почему-то давит на грудь. На шарфе впору удавиться в ожидании вечера. И вас сталкивает опять, и вы льнете друг к другу с новой силой - привет, как ты, я скучал. "Мне тебя не хватало" - кровавым комом от сердца через горло. Пара слов - и, кажется, ожили. Снова вместе, снова на плоту по взбешенной черноте. Ловите себя на мысли, что ради этого голоса и этих касаний стоило пройти все семь кругов за день. Засыпаете в объятиях друг друга. Первый раз за долгое время - счастливые. И вновь вас разметает по разным сторонам. Утонете, не вернетесь. Может, правы именно те, кто в борьбе за существование выжигает души дотла себе и другим. Может, серый город прав. Плот рано или поздно отдается на милость океана, и двое гибнут в пучине. Вы - тоже. Вы не любите друг друга. Просто так теплей. Зима скоро.
what the fuck I'm writing?!Укус на плече всё ещё не сошёл. От зубов остались кровоподтёки полукольцами, но вмятины уже исчезли. Грантер на всякий случай повозил по укусу ватой, облитой водкой, хотя ранка, оставленная клыком, была совсем крошечной и почти не болела. Во всяком случае не больше, чем всё остальное. От неё не пошло чудовищного заражения, как предсказывал Баорель, а сам Грантер не превратился в тыкву. «Лучше бы этот чёртов Монпарнас был вампиром, — подумал Грантер, шлёпая к постели в одни трусах. — Две дырочки — и готово». Когда он засыпал, в окно светила полная луна.
По воскресеньям они собирались в два часа дня. Для Грантера это было раннее утро, для Анжольраса, встающего в пять утра — почти вечер. Ровно в час Грантер поплёлся в ванную. Неведомая сила подняла его слишком рано и отправила приводить себя в порядок — будто это могло как-то помочь. Грантер включил душ и встал под ледяные струи. Он проснулся окончательно только тогда, когда губы посинели от холода, а тело начала бить крупная дрожь. Тщательно вымывшись, Грантер вылез из ванной. Спросонья он забыл закрыть окно, и соседи наверняка могли видеть его голым, но Грантера по утрам это волновало не больше, чем судьбы мира и голодные африканские детишки. Мокрые волосы он осторожно промокнул полотенцем. Опыт подсказывал, что слишком настойчиво вытирать их нельзя, иначе вместо крупных кудрей получится какое-то недоразумение, жалкая пародия на афро. Никогда прежде Грантер не задумывался об этом.
Укус всё ещё болел.
Из шкафа на Грантера вывалился ворох цветных футболок с дурацкими надписями. Он брезгливо поднял одну из них с пола — дырка на боку, на плече пятно от растворителя — и выбросил в мусорное ведро. В голову пришла мысль, что половине его гардероба самое место именно там, особенно этим клетчатым рубашкам, которыми побрезговал бы даже дремучий реднек из самого захудалого американского городка. Грантер не помнил, когда последний раз покупал нормальную одежду. Кажется, года три назад. Это были узкие хипстерские штаны, которые он уже успел заляпать краской и порвать на коленях. Оставался только костюм, который ему пришлось купить перед свадьбой сестры. Второй костюм после выпускного: первый Грантер превратил в половую тряпку тем же вечером, когда прыгнул в нём в реку с моста. Этот остался целым. Нужно было только найти к нему рубашку. Их у Грантера было целых три: одна нормальная, одна выцветшая и одна драная.
На тумбочке у кровати завибрировал телефон, старая Нокия, изрисованная маркером. Писал Баорель. «Эй, ты сегодня придёшь? Не сдох ещё от ядовитой слюны Монпарнаса?» Рука Грантера дрогнула. Он резко вздохнул и начал строчить ответ: «Твою мать, лучше бы я сдох. Я заразился этой дрянью».
Перед выходом Грантер с нескрываемым удовольствием повертелся перед зеркалом. Чисто выбритое лицо выглядело непривычно свежим, а костюм отлично сидел — спасибо сестре, которая заставила подогнать его по фигуре, — и Грантер остался совершенно доволен собой. Кажется, впервые в жизни.
меня тоже упороло с аушки я принес вам киберпанк все же, не стимпанк, анончики про легля, жоли и мюзикетту а то чо все еэр да еэр
шиш да маленько- Пощади мой жесткий диск! – воскликнул L-4, сверкнув целым набором цветных лампочек на приборной панели, когда Легль появился в дверях с большим свертком пупырчатой пленки. – Что это ты притащил? Не дожидаясь ответа, L-4 (без какой-либо логики успешно переименованный Леглем в Жоли) внимательно осмотрел сверток камерой внешнего наблюдения (механизм сборки средней сложности, модель устаревшая, уровень искусственного интеллекта примитивный). - Ну, смотри, - отчего-то смущенно ответил Легль, положив сверток на пол и аккуратно разрезав ножницами пузырчатый полиэтилен. - Пощади мой жесткий диск! – повторил Жоли голосом еще более механическим, чем обычно (синтезатор голоса всегда начинал сбоить, когда процессор L-4 обрабатывал слишком много информации). – Легль! Зачем ты принес домой эту женщину? (Под пленкой действительно обнаружилась обнаженная девушка (если, конечно, специализированную модель бюджетного андроида можно называть девушкой). Она была очаровательно бледно-розовой – наверное, при изготовке имитации кожи химики перемудрили с красящим составом. Волнистые рыжие волосы из канекалона обрамляли ее на удивление симпатичное лицо.) Легль замялся. - Ну, ты же знаешь… Мне не везет в любви. - В карточных играх тебе тоже не везет, но ты же не покупаешь казино! - Казино не продают по дешевке на рынке запчастей, - философски заключил Легль. - Ты что, ходил на рынок запчастей специально за… этим? - Вообще-то я хотел купить для тебя новую оперативку. - О… - Жоли смущенно мигнул парой лампочек и умерил пыл. Он ценил то, что Легль старается заботиться о нем (как он вообще умудрился не сбыть его с рук на том же рынке запчастей? Не каждый может выдержать ежедневные жалобы на то, что в процессор забилась пыль, а он еще и стоит на сквозняке, а еще, Легль, ты случайно не знаешь, кто же это мог пролить чай на мою приборную панель, сам оттирай ржавчину). - А тебе не кажется, что она немного… полновата? У людей же в моде тростиночки. - А мне нравится, - пожал плечами Легль. – Проверь-ка ее на вирусы, - добавил он, и, не дожидаясь согласия сварливого механизма, подобрал с пола один из проводков, тянущихся от системного блока L-4. Ударившись током о волосы искусственной красавицы, Легль вставил штекер в небольшое отверстие на ее шее. - Вирусов не вижу, - сообщил Жоли через пару минут сканирования. – Но микросхема искусственного интеллекта, похоже, заржавела. Сейчас я проверю- В системном блоке L-4, сухо треснув, сверкнула искра. Искусственная мадемуазель распахнула глаза и резко села, стукнув лбом в переносицу наклонившегося над ней Легля. - Нахал! – воскликнула она, округлой ручкой вырывая из своей шеи штекер и с отвращением отбрасывая его. – Как можно позволять себе копаться… там! – Голос ее больше всего походил на звучание музыкальной шкатулки. Она вскочила и толкнула ножкой стопку книг, лежащих на полу. – Кошмар! Кто только живет в такой конуре! Еще и раздели меня, мерзавцы! – Бойкая «специализированная модель» сорвала со старенького дивана покрывало и закуталась в него. – Ну я вам покажу! Ты, лысый! – Она грозно топнула на Легля. – Немедленно принеси мне платье! А ты… - Под ее возмущенным взглядом процессор Жоли едва ли не дымился. – Да что с тебя взять, подлец! Девушка вновь топнула ножкой и, гордо развернувшись, скрылась в ванной. Потирая переносицу, Легль переглянулся с Жоли (насколько вообще можно было переглянуться с камерой внешнего наблюдения) и подумал том, что ему, похоже, вновь немножко не повезло.
принесла ещё стимпанка. Ненавижу писать в прошедшем времени(
читать дальшеВсё началось следующим утром. Когда Грантер вышел из дома с дорожной сумкой, Комбефер уже ждал его на пороге, а рядом с ним стоял новенький мотоцикл, сверкающий хромом. — Классная штука, — Грантер шлёпнул металлического коня по его металлическому крупу и пригляделся к баку, где плескалась прозрачная жидкость. — Если у тебя там водка, я точно выпью её по дороге. — Он работает на воде, а не на водке, — ответил Комбефер. — Садись. Когда он тронулся с места, из выхлопной трубы повалил белый пар. Анжольрас будет в восторге. — Такие технологии появились несколько лет назад, но никто не собирается переоборудовать заводы, — назидательно сказал Комбефер. — Потому что это дорого и не сулит сиюминутной выгоды. Грантер только фыркнул в ответ. — Даже не думай, что вы с Анжольрасом сможете пробудить во мне гражданские чувства. Грантеру никогда не нравился постоянный смог и копоть на стенах домов, но становиться проповедником от политики и экономики он не собирался. На узких улочках центра мотоцикл немилосердно трясло, Комбефер ловко объезжал прохожих. Пару раз им пришлось остановиться, чтобы пропустить экипажи: аристократы и богатые буржуа всё ещё ездили в каретах, считая автомобили и мотоциклы бесполезной игрушкой для студентов. Наконец мостовые кончились, они въехали в промышленную зону. Воздушный порт находился за городом, там, где кончались одинаковые кирпичные коробки заводов и начинались луга. Там смог уже рассеивался. Здесь он стелился по земле, превращая здания в жуткие замки из готического романа, окутанные мокрым английским туманом. Рабочие выплывали из смога, как призраки, как жуткие чудовища в масках — они носили респираторы, чтобы не отравиться. Грантер достал из кармана сюртука мятый платок в пятнах масляной краски, закрыл им рот и нос. Комбефер, похоже, неплохо ориентировался здесь, но Грантер чувствовал себя плывущим из ниоткуда в никуда по серой мути. Когда впереди показался пузатый бок дирижабля, такой же призрачный, как и всё здесь, Грантер понял, что скоро они приедут. Анжольрас и Курфейрак уже ждали их у здания порта. Они успели как раз к первому дирижаблю в Лион. Второй отправлялся в ночь, билеты на него стоили дороже, но там были мягкие койки, на которых можно поспать. Пока Анжольрас возился с билетами, Комбефер закатил свой мотоцикл в багажное отделение, прислонил его к стене, рядом с чужими чемоданами. Курфейрак от скуки разглядывал корзину в руках Грантера. — Ты собрала нам пирожки в дорогу, мамочка? — Мамочка собрала вам в дорогу вино, сыр бри и фрукты. Потому что пока вы думаете о пище духовной, мамочка за вас думает о пище телесной. Они едва успели занять свои места перед тем, как дирижабль оторвался от земли. Город с его смогом уплывал вниз, над головой засверкало чистой бирюзой небо. Грантер лениво разглядывал попутчиков. У окна устроилась компания добропорядочных буржуа, похожих один на другого, как близнецы. На них были одинаковые тёмно-серые сюртуки деловых людей, накрахмаленные воротнички и тёмно-синие галстуки в полоску. У одного на ногу Грантер заметил круглые очки в золотистой оправе, почти как у Комбефера, второй читал утреннюю газету, а остальные сидели так неподвижно, словно они не люди, а роботы. Напротив них, повернувшись спинами к оную, сидела очаровательная юная леди с гувернанткой. У гувернантки было хищное лицо и чёрное платье, в котором она походила на ворона, мрачного предвестника смерти. Видимо, смерть ожидала тех, кто покусится на её госпожу, захочет сорвать этот распускающийся бутон. Встретившись с Грантером взглядом, юная леди покраснела и опустила светлую вуаль. Потом её руки в кружевных перчатках снов чинно легли на колени. Ещё двоих Грантер мог видеть только со спины: это тучный господин в компании дамы худой, как щепка. Её худое тело обтягивал лиф полосатого платья, какие были в моде у провинциальных старых дев. Грантер вытащил блокнот, чтобы зарисовать эту карикатурную парочку. — Ты опять не слушаешь! — донёсся до него недовольный голос Анжольраса. Кажется, Грантер снова пропустил мимо ушей какую-то важную беседу. — Ей-богу, я сочувствую людям, которые вынуждены работать по шестнадцать часов в день, — сказал он. — Лично у меня сама мысль о труде вызывает страдания, и будь я господом богом, тот сделал бы так, чтобы люди могли бездельничать целыми днями, а все дела делались за них какими-нибудь неведомыми силами. — Не все такие бездельники, как ты, Грантер. Мы добиваемся человеческих условий труда, а не всеобщей праздности. Грантер притворно вздохнул. — А зря, такой отличный план был.
стыдливая недоебляГрантер смущается не меньше, чем тогда, когда занялся любовью впервые. Ему было восемнадцать, ей тоже, она позировала ему для скучных ученических картин и считала себя его музой. Грантер спешно разделся, они свалились вместе на топчан в углу, который был единственной постелью Грантера. Сквозь большие окна на них смотрело сизое парижское небо. Теперь всё не так. Грантер сидит на кровати Анжольраса, в его светлой просторной квартире. В голову лезут глупые мысли, как бывает всегда, когда Грантер до крайности смущён. Он отмечает, что дом, где живёт Анжольрас, построен очень давно, и вместо громоздкого парового обогревателя у Анжольраса камин, в котором весело потрескивают дрова. Он видит на подоконнике снег, уже посеревший от сажи — зима в этом году выдалась удивительно холодная, — он рассматривает сквозь стекло красную черепицу крыш. Он не смотрит на Анжольраса. Тот присаживается рядом на кровать. На нём только длинный шерстяной халат, его волосы ещё влажные после ванны. Протез тоже влажный. Он из нержавеющей стали, и Анжольрас может спокойно мыть руки, не заботясь о ржавчине. — Иди сюда, — говорит Анжольрас, и Грантер послушно придвигается ближе. Анжольрас начинает расстёгивать на нём рубашку. Сейчас Грантер замечает, что Анжольрас всё же двигает левой рукой не совсем так, как правой, и он слишком сосредоточен для человека, который просто расстёгивает пуговицы. — Давай я сам, — Грантер перехватывает его левую руку. — Тебе же тяжело. Анжольрас хмурится. Между его бровей ложится вертикальная морщинка. — Если бы я каждый раз отступал, когда мне тяжело, то до сих пор с трудом мог бы удержать в руке стакан. Комбефер говорит, что нужно постоянно тренироваться. Грантер целует холодный металл чуть повыше запястья. От его дыхания блестящая поверхность мутнеет, и губы оставляют на ней чуть смазанный след. Анжольрас вздрагивает. — Иногда мне кажется, что я что-то чувствую. — А ты совсем не можешь чувствовать ей? Анжольрас пожимает плечами. — Там же нет нервных окончаний. Он осторожно вытягивает край рубашки из панталон, потом так же сосредоточенно начинает расстёгивать их. Грантер хочется уже сорвать с себя остатки одежды, а с Анжольраса халат и... Нет, он терпеливо ждёт. Чулки — отличные новые чулки в полоску, ещё не выцветшие и не порвавшиеся на носках — он торопливо стягивает сам, а потом развязывает пояс на халате Анжольраса. Тяжёлая ткань скользит с плеч, обнажая худое сильное тело. Грантер впервые видит, как крепится протез Анжольраса. Руку пришлось ампутировать на ладонь выше локтя. Грантер не видит, где нервы соединяются с металлом, это место закрыто кожаной лентой. Ниже только сверкающая сталь. Грантер целует Анжольраса, не делая различий между живым телом и металлом, прижимается щекой груди — там, где под стеклом бьётся искусственное сердце. Он даже удивлён, что чувствует под кожей кости и мускулы, что сама кожа тёплая и ни капли не похожа на резину. — Что ты так пытаешься нащупать? — недовольно спрашивает Анжольрас, опрокидывая Грантера на спину. — Пытаюсь понять, человек ты или нет. Может, ты просто робот, созданный Комбефером. Потому что таких совершенных людей в природе не бывает. — Роботов, настолько похожих на людей, тоже не бывает, — говорит Анжольрас с усмешкой. — Перестань, это же Комбефер. Готов поспорить, что у него уже есть пара моделей в подвале. Комбефер верит, что когда-нибудь технологии разовьются настолько, что люди будут жить бок о бок с разумными роботами, а дирижабли полетят в космос осваивать Марс. Больше Грантер не говорит. Грантер стонет, когда Анжольрас входит в него и потом, когда уже готов кончить. Анжольрас кончает первым и помогает ему. Грантер вздрагивает, когда его член обхватывают металлические пальцы. Грантеру хватает пары движений. Они лежат вместе на на влажных простынях, Анжольрас закинул ногу Грантеру на бедро. За окном уже темнеет, кричат птицы, из заводской трубы валит белый пар, подсвеченный фонарями. Грантер наблюдает, как за стеклом быстро сокращается сердце Анжольраса, перегоняя кровь.
– Привет, это странный фик. Никакого сюжета, одни одна метафора. 620 слов.
– Привет, фик!На небе сияют гирлянды из звезд, на улице уютный полумрак, и здесь и сейчас можно вглядеться в темно-синюю бездну над головой. Грантер прячет руки в карманы и выдыхает, из его рта вырывается клубок пара. Грантер поеживается и прячет нос в толстый вязаный шарф. На душе у него серая, скребущая когтями грудную клетку грусть, и впервые за несколько лет ему с ней комфортно. Он стоит посреди узкой дороги, ведущей в темный двор, совсем рядом за углом – его старый дом, и он так давно не был в этой части города.
Несколько лет назад он стоял ровно на том же месте, вдыхая колющий ноздри морозный воздух. Был один из тех вечеров, когда осень постепенно сдается, разрешая подступиться зиме. Голые ветви некрасивых деревьев покачивались на скрипучем ветру, Грантер стягивал неудобные перчатки и пытался снять жизнь за окнами наверху на свою потертую камеру. Костяшки пальцев обветривались точно так же, как его губы, а на душе скребли черные кошки. Он знал, что снимки не выйдут – слишком мало света, – но хотел сохранить хоть долю того непонятного и в то же время опьяняющего чувства бесконечности. Бесконечности всего вокруг и его самого. В любой момент он уйдет – понимал Грантер – а мир изменится и останется прежним одновременно. И жизнь, мелькающая в окошках, будет продолжать мелькать. И мир будет останавливаться в одной и той же точке здесь, но без него. И каждая минута будет тянуться бесконечно. И все вокруг, сейчас и позже, бесконечно. И громкий Париж с очередями, яркими уличными фонарями и битком набитыми барами, ждущими его каждый вечер, бесконечен. И он, Грантер, вместе с ним.
Грантер ежится на ветру и не смеет взглянуть на часы. Такой подходящий момент закурить, но он обещал себе, что оставит курение так же, как оставил привычку полагаться на алкоголь. Поэтому он медленно разворачивается вокруг своей оси, про себя отсчитывая секунды и вновь вглядываясь в чужую жизнь за неровно задернутыми или раскрытыми перед всей бесконечностью мира шторами.
Прошло три года, все изменилось, но в той точке мир не сдвинулся ни на шаг, и это одновременно страшно и удивительно хорошо.
***
Анжольрас складывает сдачу в кошелек и забирает уже сложенные в бумажный пакет продукты. Он движется к выходу и замирает, когда из-за распахнутой двери ему навстречу врывается холодный ветер. Прижав к груди тяжелый пакет, он понимает, что не сможет надеть перчатки, и вспоминает, что оставил их дома. Анжольрас выходит навстречу морозному воздуху и прячет нос в огромный шарф цвета спелой вишни, обмотанный вокруг шеи. Его обветренные губы идеально сочетаются с ним цветом. И если бы не уличный полумрак, антично прекрасный Анжольрас задерживал бы на себе взгляды.
Он перекладывает пакет в правую руку, еще крепче прижимает его к груди, а пальцами левой пытается поймать в петлю нижнюю пуговицу пальто. Пронизывающий ветер забирается в рукава, у Анжольраса замерзают пальцы, уши, а коленки начинают непроизвольно дрожать. Он спешит.
Анжольрас быстро двигается вдоль тихой малолюдной улочки любимого города и сворачивает в переулок.
– Вот ты где, – он улыбается стоящей в нескольких метрах от него фигуре. Фигура, переминающаяся с ноги на ногу, замирает и разворачивается в его сторону.
– Ни на шаг не сдвинулся с места, – следует ответ, Грантер приближается и ловко выхватывает из его рук пакет.
– Что такое? – спрашивает Анжольрас, замечая мелькнувшую ухмылку на лице Грантера. Тот щурится, шмыгает носом и хитро улыбается, словно сам себе.
– Просто непривычно видеть тебя здесь, - отвечает он, беря холодную руку Анжольраса в свою, – Перчатки?
– Забыл, – мягко улыбается Анжольрас, чувствуя, как на душе уже разливается тепло.
– Я тоже, – снова ухмыляется Грантер и прячет свою руку, сжимающую ладонь Анжольраса, в карман. И пальцы Анжольраса обхватывают его руку еще крепче.
И мир вокруг них вновь безропотно бесконечен.
И их пальцы будут переплетаться вновь и вновь, тысячу или сто лет назад, сегодня и завтра и через сто тысяч лет, они всегда будут вместе. Бесконечны.
аноны, я написал по этой вашей аушке около четырёхсот слов какой-то невнятной фигни. :3
У Анжольраса нет сердца. В прямом смысле нет. А ещё у Анжольраса нет руки. Два года назад, на демонстрации рабочих, в него выстрелил один из полицейских, когда мирное шествие перешло в бойню. Руку растоптали там же, когда Анжольрас лежал на мостовой с пробитой грудью. Комбеферу чудо удалось его спасти. Грантер смотрит на сердце сквозь толстое стекло: оно сокращается почти как живое, перегоняя кровь. Стекло окаймляет полоса меди, под которой скрываются края кожи, это словно иллюминатор, за которым видно то, что происходит внутри тела. Металл и живые ткани удивительным образом соединяются друг с другом, и Грантер временами не может понять, где тусклая трубка переходит в сосуд. — Нагляделся? — недовольно спрашивает Анжольрас и начинает застёгивать рубашку. Его левая рука двигается так же ловко, как правая. Когда на Анжольрасе перчатки, никто не замечает, что он калека. Теперь у Анжольраса подвёрнутые рукава рубашки, и Грантер любуется безупречными линиями протеза. Кажется, родители Анжольраса потратили целое состояние на эту модель, которая выглядит под одеждой совсем как живая рука. Кажется, обычно её не замечает даже сам Анжольрас. Анжольрас застёгивает жилет и накидывает поверх него сюртук. — Если бы я знал, что ты разденешься передо мной, я бы бы говорил о твоей бессердечности гораздо больше, — Грантер смеётся. Он уже достаточно отошёл от зрелища прекрасной груди Анжольраса, чтобы снова шутить. — Можно я теперь скажу что-нибудь про твои яйца? Анжольрас пожимает плечами. — Всё равно равно, что ты думаешь о моих гениталиях, — говорит он. — Я не буду снимать штаны. — Какая жалость. «Но тебе не всё равно, что я думаю о твоём сердце», — добавляет про себя Грантер. Они одни в дальней комнате кафе «Мюзен», все уже разошлись по домам — а Легль как обычно к кому-то из друзей, кто согласился приютить этого горемыку, — и Грантеру даже жаль, что никто не видел его маленького представления. Они вместе выходят на улицу. Над Парижем тянется смог от заводов, Анжольрас морщит нос. Грантер бы на его месте сбежал подальше отсюда, в родной курортный городок, где нет никакого производства, а самый сложный механизм — старая швейная машинка одна на ближайшую сотню миль. Но Анжольрас не такой. Он хочет избавиться от власти капиталистов, которые не заботятся о простых людях. О рабочих вроде Фейи, о горожанах, вынужденных вдыхать сажу и пыль. Грантер надсадно кашляет. — Тебе лучше уехать из города, — советует ему Анжольрас. — Подальше от заводов. Грантер мотает головой в ответ. Он не хочет расставаться с Анжольрасом.
Хэллоуин такой Хэллоуин. Анон растерял последние мозги и написал ЭТО. Ворнинг: крэк! Охотники за привидениями, части будут добавляться по мере написания. Простите все!
Призрачная зона или Доброй охотыКафе "Сержант Ватерлоо" переживало не самые лучшие времена. Причем, на этот раз дело было не в кошачьем хвостике, найденном одной привередливой клиенткой в фирменных пирожках. Причина была даже не в просроченной на пару месяцев лицензии на аренду помещения. Все было гораздо, гораздо хуже! В кафе завелось самое настоящее привидение.
- Он опять! Опять он это сделал!
Угрожающе гремя горой грязной посуды в руках, хозяйка заведения влетела на кухню. Напуганные внезапным шумом тараканы и мыши было замерли, но, увидев своего человека, вновь засуетились, вернувшись к своим делам. Одним движением забросив тарелки в мойку, решительная мадам продолжила свои жалобы.
- Ладно бы он просто гремел цепями. Ладно бы требовал ежемесячную жертву в каморку чердака...
В кухню, едва слышно шаркая огромными башмаками, бочком скользнула маленькая девочка. Очень чумазая девочка. Впрочем, даже так, по сравнению с кухней, Козетта могла считаться как минимум Белоснежкой. Передернувшись от вида особо наглых тараканов, она молча подвинула табурет к раковине и включила воду. От резкого звука мадам вздрогнула, и вся мощь ее голоса нашла себе нужное направление.
- Но вместо этого чертов призрак постоянно таскается за тобой и возвращает клиентам все деньги, что мы с мужем зарабатываем таким непосильным трудом!
- Н-но...я ведь не в-виновата, мадам!
- Конечно! Конечно, здесь никто не виноват! Просто в один месяц, как мы, наплевав на собственные нужды, приютили тебя, у нас в доме приютился - заметь, исключительно самовольно, - твой...ээээ, - Тенардье издевательски прищурилась, - Ангел? Так, кажется, ты называешь этот сгусток!...
- Сгусток честности и эктоплазмы. - Появившийся из-за двери тщедушный мужчина спас положение, чудом не давая ребенку восполнить пробелы в словарном запасе. Месье Тенардье владел собой несколько лучше жены, однако и ему успела порядком надоесть сложившаяся ситуация. Покачав головой, он опустился на табурет и ласково почесал животик давно прирученному таракану.
- Впрочем, винить во всем девчонку было бы глупо. В конце-концов, нас ведь предупреждали, что это здание в прошлом было просто настоящим кладбищем. Кажется, здесь расстреливали революционеров просто пачками... Что там говорили про студенческое кафе?
И внезапно с ужасом увидела, как ее рука прошла сквозь детскую головку. Насквозь.
Истошный визг мадам заставил дрогнуть даже стены бывшего революционного прибежища. У стоящего рядом с кафе фонаря лопнула лампочка, погружая улицу в зловещую темноту... Маленький призрак выбросил на асфальт камень и в расстроенных чувствах нырнул в канализационнный люк - даже фонарей теперь нельзя самостоятельно побить, проклятые буржуа!
- Я... Я т-так больше не могу!
- Валерьянки, дорогая?
- Нету. Крысы в-выжрали.
- Крысы разве пьют валерьянку?
- Валерьянку пьют коты, - мадам удивительно быстро пришла в себя. Деловую жилку, однако, всякими трюками не убьешь, - но коты вылакали, а крысы полакомились котами. Так что - все правильно, верно?
Тенардье одобрительно кивнул, соглашаясь.
- И, все же, так больше продолжаться не может! - Решительно возвестил он и хлопнул ладонью по столу. Ладонь тоже с деревом не соприкоснулась - прошла, словно нож сквозь масло. - На каждого призрака найдется охотник... Где же оно?... Здесь? Нет, не сюда... Да! Нашел!
Через минуту Тенардье уже стоял рядом с телефоном и радостно вещал:
- Служба отлова призраков? Да, нам нужна помощь. Да, немедленно... Да, опасен! Несомненно опасен! Мы опасаемся за жизнь нашей девочки, малютка так напугана, так страдает! Спасибо, месье?... Спасибо, месье Жавер, наша жизнь в ваших руках!
Маленькая Козетта со всех ног бежала на верхний этаж. Башмаки то и дело сползали с маленьких пяток, глухо выстукивая тревожный ритм.
Вот просто... Да што не так с аноном в этот тихий вечер?! Зачем он начал писать нечто?
нечто. и телегаНа место трагедии он прибыл чуть раньше остальных зрителей. Так рано, что почти успел различить розовую плешь, мгновенно скрывшуюся за гнилыми и трещащими досками. Так рано, что успел понять - слишком поздно. Через минут десять от ребер бедняги останется лишь кровавое месиво, затопленное в вязкой грязи.
Он послал за домкратом. Кто-то вздыхал, плакал, сморкался, кашлял... Из-под телеги доносились хриплые стоны, смешанные с каким-то жалким, булькающим звуком. Десять минут, - напонил он себе - десять минут и все будет кончено.
- Нет ли домкрата?
Жавер обернулся, судорожно втянув воздух через нозри. Господин Мадлен, конечно, это был он, уже вовсю суетился, спрашивал, пытался помочь. Впрочем, осталось всего десять минут, а потом милосердие этого человека станет бесполезно, как и грязь под ногами. Добрый, милосердный месье Мадлен был бессилен.
Сейчас он не обращал на Жавера никакого внимания, зато Жавер мог, наконец, рассмотреть Мадлена. Сильный, здоровый, будто медведь - руки грубые, тоже здоровые. Почему-то сейчас лицо не представляло никакой важности. А может, наоборот, было слишком важно. У господина Мадлена было тело каторжиника. У Жана Вальжана - имя вплыло в голове, застучало в висках - не могло быть такого кроткого и печального лица.
Он чувствовал напряжение, заставляющее ладони противно потеть, он чувстовал, что сейчас произдет что-то, что перевернет, сдвинет, наконец, эту чертову неопределенность. Все неясные подозрения, тени из прошлого, дрянь и мразь... И печальная приветливость настоящего, когда господин Мадлен слегка склонял голову перед Жавером по утрам. Лучше бы ее не было. Потому что грязь не жалко. Жан Вальжан был грязью. Жан Вальжан мог...не мог быть господином Мадленом.
- Ну же! Двадцать луидоров!
Он почти испугался, что кто-то соблазнится. И все начнется с начала, как с порванными нитями, в прошлый раз. Тогда след оборвался, а он, как бракованная гончая, позорно скололся. И впервые, - почему-то вдруг подобная глупость вспомнилась именно сейчас, - на следующий день он кивнул в ответ на приветствие господина Мадлена. Сейчас - или никогда. Десять, а точнее, уже пять минут - старик лишь сдавленно хрипел.
Каторжник не станет спасать человека. Но только каторжник может сделать подобное.
- Я знал только одного человека, способного сделать то, что вы требуете.
Жавер смотрел на господина Мадлена, но не видел его. Да и не было, ничего не было. Была только грязь под ногами, свист бича и тулонское зверье, копошащееся в этой грязи. В висках стучала кровь, кажется, во рту противно отдавало медью. Сейчас! Сейчас! Он был прав, он должен быть прав, или с завтрашнего дня он потребует своей отставки... Каторжник, эта мразь, не будет спасать человека.
Господин Мадлен опустился на колени.
С минуту было тихо, только противные пузыри жижи с отвратительными шлепками лопались вокруг колес. Жавер не успел заметить, как телега скрыла и фигуру Мадлена - грязь пожрала грязь. Он не видел, но совершенно ясно представлял, как напрягаются сейчас его мышцы, как руки все глубже уходят в мутную жижу. К черту костюм с иголочки - арестантская роба создана для погружения в грязь. Каторжники ворчат, щерят зубы и смачно харкают гнилой слюной. Каторжники подчиняются лишь грубой силе и могут поднимать чудовищные тяжести.
Жавер почти улыбнулся, нащупав рукой привычную дубинку. Он знал, как обращаться с каторжникамию
И замер вруг, пораженный. А если человек - не каторжник?...
Пульсация в висках, гомон, причитания: "Его раздавит!", "Ему не выбраться!". Если человек слаб, он будет раздавлен. Господин Мадлен, его непонятные улыбки превратятся в мешанину из костей и мяса.
Он хотел бы податься вперед, навалиться, что есть силы, помочь. Где же чертов домкрат?! Если - не каторжник?...
Вдруг вся эта громада пошатнулась, телега начала медленно приподниматься, колеса наполовину вышли из колеи.
- Скорей! Помогите!
Господина Мадлена не раздавило. Старик Фошлеван был спасен.
Жавер тяжело выдохнул сквозь зубы. Неопределенности пришел конец - грязью и порванной рубахой, потом и чудовищной силой. Каторжник. Только каторжник мог заменить домкрат. Рука снова легла на дубинку - арестовать, схатить и прервать все это. Потому что заменив собой домкрат, каторжник спас человека...
И с каким-то болезненным азатром он понял, что все только началось. А господин Мадлен смотрел на него кротким взглядом святого, вырывая с корнем, выкручивая и сминая все мысли и доводы. Подцепил крбком под ребра и тянул, тянул к себе. Жавер с ужасом почувствовал, как разжалась рука на дубинке. И только последние остатки воли не позволили ему протянуть ее господину Мадлену, помогая выбраться из липкой грязи.
Недоавтор принес вам свой второй фик. Баррикадники; не porn, но without plot; упоминания баянов.
509 слов— Курф. Ты идиот. — Я уже понял, — тихо бормочет Курфейрак себе под нос, не отрывая остекленелого взгляда от центра комнаты. — Какой черт меня за язык дернул?
Все дело в том, что посреди его собственной гостиной смачно целуются Анжольрас и Грантер. Целуются уже минут пять на глазах у всей компании, и бог знает, почему никто до сих пор не проронил ни слова; все застыли как истуканы, ошалевшие от такого невиданного зрелища. Двое их друзей, к чьим перепалкам все давно привыкли, стоят в обнимку, водят ладонями по плечам друг друга и разве что не раздеваются.
Курфейрак нервно сглатывает, когда Грантер опускает руку на задницу Анжольраса, плотнее прижимая его бедра к своим. Тот, видимо, совсем не против: запускает пальцы в темные кудри и выглядит так, будто готов стонать в голос. Определенно, Грантер творит своим языком нечто недопустимое, ведь довести их бесстрашного лидера до такого состояния не просто. Да что там, до сегодняшнего дня они все были уверены, что это вообще невозможно!
Грантер легонько запрокидывает голову Анжольраса; их губы размыкаются с пошлым хлюпающим звуком (в котором слабо различим сорванный вздох), чтобы через мгновенье соединиться вновь.
— Блин, это прямо порно какое-то, — шепчет Фейи и толкает Мариуса локтем в бок. Глаза у него — два блюдца, в которых отражается комната, люстра, ковер, на котором стоит Грантер. И этот Грантер сейчас бесстыдно проводит языком по губам Анжольраса и получает в ответ легкий укус. Мариус остолбенело кивает, пошатываясь от толчка: шутка ли — сохранять равновесие, когда тебя вот-вот стошнит радугой.
— Точняк, — Баорель давится нервным смешком, — если б на их месте были две телочки, я б подрочил.
Кажется, Анжольрас вздрагивает и пытается отстраниться, но Грантер и ухом не ведет, лишь сильнее прижимается к губам Анжольраса. Он не удосуживается даже открыть глаза, а просто вытягивает руку в направлении голоса и демонстритует Баорелю средний палец.
Комбефер откашлялся.
— Ладно, ребят, мы все поняли, что вы встречаетесь. Курфейрак больше не будет до вас докапываться. — Не буду! Мамой клянусь! Может прекратите эти показательные выступления?
Собрав, наверное, всю свою волю в кулак, Анжольрас разорвал поцелуй и отстранился, обратив свой разгоряченный взор на шокированных друзей.
— И вообще не повторяйте этого больше при мне, — пискнул Мариус: к нему потихоньку возвращалась способность говорить, — моя психика не выдержит второго такого случая. — Просто вы все завидуете силе нашей любви, — ухмыльнулся Грантер. Этот засранец все еще держал руку на талии Анжольраса, слегка приобнимая. — И это говорит человек, который троллил Мариуса при любом упоминании Козетты? — попытался отшутиться Прувер. — Все течет, все изменяется. Ну и Анжольрас умеет внушить, что я кругом не прав, — пожал плечами Грантер: ни тени смущения на его улыбающемся лице. — Как говорил один греческий... — Я рад, что мы все прояснили. Возвращаемся к текущей теме. Напоминаю, что скоро нам предстоит митинг против пенсионной реформы, — как ни в чем не бывало продолжил Анжольрас. У этого человека есть встроенный переключатель настроения, не иначе.
***
— Курф. Ты идиот. — Я уже понял, — тихо шипит Курфейрак на ухо Мариусу, надеясь что шорох простыней на кровати заглушает их голоса под ней, — черт дернул....
— Моя психика не выдержит пребывания в комнате, где Р и Анжольрас собираются потрахаться. —Тише, я продумываю план побега. — Я слишком молод, чтобы умирать! — Ради бога, Понмерси...
давай его сюда! броманс-вальвера много не бывает! *истомившийся закащег*
закащег, ты пожалеешь. но ладно обоснуя нет, просто что-то там про пост-канон, если бы никто не умер. над прикосновениями я думаю, на самом деле(((
чуть больше тысячи словЕму не нравится чувствовать себя псом, который, пробегав весь день на свободе, всё же возвращается назад, к хозяину. Не потому что так безопасней и не за кормёжкой — а потому что таков он по своей природе, и ей невозможно противоречить.
Впрочем, в первый раз он пришёл с объяснением.
— Поймали Тенардье, — сказал Жавер тогда, хмурясь, раздражаясь на неловкость, которую чувствовал под пристальным взглядом Вальжана, и протянул истёртые, полуистлевшие газетные вырезки. — Вот, при нём нашли. Тут о вас. Вальжану бумаги не интересны — это было ясно. Он не попытался прочесть, не протянул руку, чтобы взять, он едва взглянул на них, а потом снова уставился на Жавера, и во взгляде читалось напряжённое ожидание. — Возьмите, — пробормотал Жавер и повторил: — Тут о вас. Вальжан покачал головой: — Это всё равно. — Тогда я пойду. — Идите Но двинуться с места было нелегко, и Жавер сказал: — Воды попить не найдётся? Вальжан махнул куда-то вправо и скрылся в соседней комнате. Это, видимо, значило разрешение. Жавер долго шарил взглядом по тёмной кухне, пока наконец не увидел ведро с водой и деревянный ковш рядом.
Воду тогда он выпил залпом, но в горле всё равно было сухо. Он стоял посреди кухни, чувствуя, как кровь пульсирует в висках. А потом ушёл, не собираясь больше видеть ни этот дом, ни его хозяина.
Он приходит через две недели, и у него нет оправдания. Он просто приходит, потому что не может не прийти. Дом по-прежнему тёмен и тих. И нужно долго колотить кулаком по двери, пока наконец не раздаются шаги — шаркающие, не слишком уверенные. И разумней было бы уйти — его не ждут здесь.
Но от звука этих шагов он просто прирос к земле.
— У вас всегда темно? — сказал он, когда дверь приоткрылась. — Я не буду вас арестовывать, я уже один раз это сказал. И повторяю ещё раз. Последний. Вальжан только кивнул. Он изменился — не за прошедшие две недели, но за то время, которое пролетело с их — той самой — встречи, которая сломала всё, что было так тщательно выстроено за долгие годы. Переменился — как будто потерял всю свою силу и постарел за короткое время сразу за все прошедшие годы — да ещё на несколько лет вперёд. — Вам не на что купить свечи? — спросил только Жавер. — Они не нужны. Хватает света фонаря.
В этот раз он не просит воды. Он хочет кивнуть и уйти, но вместо кивка или общепринятых слов на прощание осторожно касается руки, которой Вальжан придерживает дверь. В этой руке нет прежней силы, она принадлежит глубокому старику, и эта мысль невыносима. Он спешит прочь, твёрдо зная, что вернётся.
И возвращается, конечно, возвращается — спустя всего три дня. Дом по-прежнему тёмен и пуст. Теперь Жавер знает, что Козетта уже давно вышла замуж, но не может такого быть, чтобы она и её муж — обязанный жизнью тестю — не навещали Вальжана.
В этот раз стучать долго не пришлось — дверь открылась почти сразу же. И Вальжан в этот раз заговорил первым: — Что вам? Из дома отчётливо тянуло затхлостью. — Вы давно проветривали? Вальжан попытался закрыть дверь, но Жавер выставил перед собой руку и удержал дверь открытой. И вздрогнул от неожиданности, что ему это удалось. — Пустите дверь. — Нет. Небольшой сквозняк не повредит. Вы больны? Вальжан снова попытался закрыть дверь, и снова ему это не удалось. — Я не болен. — Не сказал бы. — Жавер несколько мгновение смотрел Вальжану в лицо. Глаза у того запали, лицо осунулось. И взгляд потух. — Вы больны.
В тот раз он уходит быстро, почти бегом, ни слова не сказав на прощание, но на следующий день оправляет врача по знакомому адресу с настоятельным требованием отнестись к пациенту с самым тщательным и дотошным вниманием — и поменьше слушать его возражения.
И возвращается — не может не вернуться — всего через день.
— Я выгнал вашего доктора, — сообщил Вальжан, открыв дверь немного шире, чем до сих пор. — Знаю, он передал мне всё. Я могу войти? — Зачем? — Шёл быстро, в горле пересохло. Вальжан посторонился, и достаточно места, чтобы пройти, не коснувшись его. Но Жавер всё-таки задел его руку локтем. — Пейте и уходите, — донеслось вслед. Но Жавер уходить не спешил. Он обошёл дом, открыл все окна, какие только смог, а потом, когда затхлость пропала из воздуха, тщательно закрыл их. Вальжан не возражал, но и не помогал, просидев всё это время в комнате, куда Жавера не пустил.
Перед уходом Жавер — как много дней и месяцев назад — кладёт руки Вальжану на плечи и долго всматривается в его лицо, ища в этих переменившихся чертах что-то знакомое. — Я не знаю, — говорит он вместо прощания, — как заставить вас съесть немного бульона. Но всё же поешьте. И идёт прочь. На улице свежо, но руки у него горят.
Он приходит — строго говоря — через день, рано-рано утром. Пришёл бы раньше, но около часа ночи пришли дурные вести — Тенардье снова бежал. Этой крысе вновь повезло оказаться на свободе.
Это стало — уважительным, важным даже — но всё же лишь поводом прийти.
Он зашёл, не дожидаясь приглашения, легко толкнув дверь. Воздух внутри был свежим, отметил он про себя. И лицо Вальжана — не таким землисто-серым, как в прошлый раз. Но, может, это просто свет утреннего солнца смягчил краски. — У вас кофе есть? — спросил Жавер первым делом. Дурные новости лучше сообщать не с порога. — Нет. — А поесть? — Вы сюда зачем пришли? Жавер пристально глянул ему в лицо. И вдруг понял, что перемена не примерещилась: взгляд Вальжана прояснился, лицо было бледным, но не серым. И — Жавер протянул руку и сжал пальцы на предплечье Вальжана — силы вернулись, пусть и не полностью. — Вы лечитесь, — констатировал Жавер. — Это хорошо. Плохо другое — Тенардье сбежал. Это Вальжана как будто не заинтересовало, но Жавер, с нажимом, продолжил: — Те бумаги, что мы у него забрали. Они у меня. — Это не важно. — Вальжан не сбросил его руку со своей. — Важно. Для меня, если не для вас. — Вы за этим здесь? Во второй раз он снова не заметил вопроса. — Что-то изменилось? Ваша дочка приходила? — Зачем вы здесь? — теперь Вальжан говорил с нажимом. — Бумаги — это повод.
Но у Жавера в то утро всё равно нет времени на долгие разговоры, а потому он уходит, быстро, почти бегом — ему нужно торопиться. Его ждёт служба.
Он возвращается через неделю, хотя не собирался, а потом ещё через день, и снова, снова, снова. Ему не нравится чувствовать себя псом, который, пробегав весь день на свободе, всё же возвращается назад, к хозяину. Но кто он такой, чтобы спорить с собственной природой?
Полнолуние!ау. Такой крэк, что почти англофэндом, но мне сегодня можно, у меня праздник. я предупредила- Да здравствует РеспубликааааААА! Звонкий юношеский голос сорвался на крик. С другой стороны баррикады донеслось эхо ружейных выстрелов, вопли ужаса и хруст ломавшихся костей. Парень со светлыми кудряшками, который до сих пор вёл себя бесстрашно, вздрогнул. - Комбефер,- шёпотом позвал он,- ты следил за лунными фазами? Тот, бросив перевязывать раненого, капризно отозвался: - А что Комбефер? Что Комбефер? Речь написать – Комбефер, связных найти – Комбефер, патронами запастись – Комбефер! На-до-е-ло! Из-под стола показалась нечёсаная шевелюра пьяницы, доселе мирно храпевшего в обнимку с вином. - Уже началось?- абсолютно трезвым голосом спросил он.- Плохо. Хотя, если у них Жеан, дело может обернуться в нашу пользу. - Не может,- пробубнил с пола бывший весельчак (Жавер припомнил, что звали паренька Курфейраком), обхватив голову руками,- мы все трупы. Мы все погибнем, гарантирую. - Не пугайте меня!- взмолился Анжольрас.- И давайте отвяжем нашего гостя, ему же больно! Пока Анжольрас суетливо искал нож, пытался перепилить верёвку тупым лезвием и поминутно извинялся за причинённые неудобства, Жавер пытался понять, что, собственно говоря, происходит. - Вам, наверное, интересно, что происходит?- проницательно заметил Грантер.- Это всё из-за Легля. Видите, балансирует на самом краю баррикады? Обычно он далеко не такой везучий, скорее напротив. Однажды Комбеферу не повезло найти фолиант без обложки, а Леглю не повезло его открыть, а нам не повезло оказаться поблизости. Словом, с тех пор каждое полнолуние мы становимся своими полными противоположностями. - Отвали, мелюзга, самим патронов не хватает!- рявкнул кто-то на улице. - Фейи,- покачал головой Грантер.- Добрейшей души человек. Судя по отчаянному треску, кто-то ломал баррикаду. - Жеан! Прячьтесь!- вскинулся Анжольрас. Дверь слетела с петель, и внутрь ввалился юноша с растрёпанными волосами и безумным взглядом. - Я всех победил!- прокричал он, размахивая доской. - Ты что, полез в драку?- ужаснулся Баорель. - Полез!- подтвердил Прувер.- И ещё полезу! Всем отсыплю! Стойте – у вас что, шпион тут? Дайте мне его прикончить! - Нет-нет,- торопливо вмешался Грантер.- Мы его обменяем на других заложников. - Так нету других заложников. - Как, ты и их…? - Освободил! А эти гвардейские трусы разбежались. - За подкреплением пошли,- ахнул Анжольрас. - Мы погибнем,- донеслось с пола,- погибнем ни за понюшку табаку. Про нас никто даже не вспомнит. Человечество обречено прозябать в нищете, пороке и невежестве до конца времён. - Курфейрак, заткнись,- отмахнулся Прувер.- Умрём как герои! - Наверно,- согласился Грантер.- Но давайте попробуем продумать план. Позови всех. Мсье, прошу Вас уйти. Поймите правильно – если мы погибнем, у Вас мало шансов выбраться из хаоса. Если нет, нам будет очень стыдно смотреть друг другу в глаза. Жавер протиснулся мимо барона Понмерси, горячо убеждавшего Вальжана бросить дочь и уплыть в Англию, и покинул отчаянных студентов. И, хотя при дальнейших событиях инспектор не присутствовал, им действительно было потом очень стыдно смотреть друг другу в глаза.
пафосПолночь укроет Париж шерстяным покрывалом; Крыши домов и кострища пустых баррикад. Вы бы боролись, инспектор... Но, кажется, что-то сломалось, В вашей душе, что стремится сквозь водный каскад Рыцарем в погнутых латах и с ржавым забралом.
Шаг в пустоту будто вызов проклятому миру; Полночь в Париже закашлялась кровью людей. Вы напились бы, инспектор... Но, кажется, вам это мерзко, И не избавит от шума проклятых идей Пулей в виске или гомоном адского пира.
Полночь в Париже, да будь ты к нему милосердна! Кровью людей и огнем от пустых баррикад. Я бы спасла вас, инспектор... Но, кажется, я не сумею. Сены чернеет зловещий прямой водопад. И с него хватит. И вправду... Пожалуй... Наверно...
Я бы спасла вас, инспектор... Вы только шагните...назад.
Сахарный продолжает упорно развивать у себя диабет. На этот раз - модерн-ау. И опять суровый джен, да)
текстЖан Вальжан жил в уютной и светлой квартире. Казалось бы, что тут такого? Ну, квартира и квартира. Светлая себе и светлая, даже далеко не в самом центре Парижа... И все же это была самая лучшая квартира на свете - это было первое место, где Вальжан почувствовал себя, как дома.
В окно размеренно бились ветки дерева, которое упрямые жильцы так и не позволили спилить. Вальжан с улыбкой вспомнил, как гордо показывала Козетта ему собственный плакат, нарисованный старой гуашью, призывающий весь мир объединиться на защиту их старого дерева. Определенно, обучение у такого учителя, вроде месье Анжольраса, не прошло для ребенка бесследно. Но дерево, как это ни удивительно, они отстояли. Даже плакат, где Козетта изобразила своего папу раза в два больше злых "дровосеков" и почему-то несколько напоминающего то ли медведя, то ли Кинг-Конга, пригодился. Хотя еще долго при виде Вальжана и его дочки, весело шагающих по улице, соседи пытались судорожно замаскировать смех под кашель. И Вальжан их прекрасно понимал - действительно, написать на плакате: "Мой папа может поднять даже телегу, не то что остановить вас" могла только его непоседливая дочурка.
Сегодня Козетту рано ждать не приходилось - раз в неделю девочка с обезумевшими от счастья глазами неслась после школы к своей матери. Фантина... Маленькая, худая, загнанная Фантина на глазах превращалась в прекрасную и добрую женщину. С какой-то гордостью Вальжану подумалось, что в этом есть и его заслуга.
Год назад. Год назад ему чуть ли не под колеса бросилась пьяная проститутка - возможно, она сама уже не понимала, чего хочет: найти клиента, или же просто оборвать свою жизнь...
А потом случился платный госпиталь, консультации психотерапевтов, выматывающий суд с временными опекунами дочки, которую, как оказалось, несчастная женщина не могла держать при себе. С содроганием Вальжан вспоминал уловки, лживые показания этих...Тенардье. Он вспомнил, как сжималось его сердце, когда худенькая девочка робко вошла к нему в квартиру, как вздрагивала каждый раз, стоило ему обратиться к ней.
Все это осталось в прошлом. И Козетта начала называть его папой.
Огромных трудов стоило ему успокоить Фантину, рыдающую, бледную, что она ничего не должна ему, что Козетта - настоящий ангел, что он только рад ее присутствию в своей жизни... Фантина покорилась, но все чаще смотрела на него с благодарной и счастливой улыбкой, с каждым его визитом - все менее испуганной. Хотя за подобный успех благодарить следовало и еще одного человека - месье Мириэль, святой отец и основатель небольшого реабилитационного центра буквально творил чудеса. И не только с Фантиной...
Улыбнувшись, Вальжан покачал головой, погруженный в свои мысли. Сквозь ветки и шуршащую листву пробивались солнечные лучи. Полдень.
Пора бы уже.
Встав с дивана и отложив книгу, он неторопливо и уверенно дошел до стола, где лежали все необходимые, вчера еще приготовленные документы. Справка из прокуратуры, отчет с места работы - доход его маленькой фабрики даже несколько вырос в этом месяце, - квитанции, счета... Все как обычно, только вот того, кому все это было необходимо продемонстрировать, все не было. И это было крайне странно, ведь опаздывать мог кто угодно, но только не инспектор Жавер.
***
Жан Вальжан был честным предпринимателем. Жан Вальжан был примерным гражданином и приветливым, добрым человеком. Жана Вальжана любили соседи, его боготворили работники фабрики... И Жана Вальжана подозревал инспектор Жавер.
Точнее, контролировал и неусыпно следил за действиями бывшего преступника, прошедшего реабилитационный курс в центре месье Мириэля. Собственно, на реабилитационный курс испектору было глубоко наплевать, что он и заявил в их первую встречу - Вальжан тогда сотню раз пожалел, что вообще согласился на подобные условия. Жить полноценной жизнью под недремлющим оком! Ха! Да одного взгляда на полицейского, что прислали ему для ежемесячной проверки, было достаточно, чтобы он ясно понял - ему не поверят. Никогда.
Со временем он смирился. Смирился в подозрительным взглядом, с недоверчивой брезгливостью, с которой Жавер проверял его документацию. Даже с самим Жавером как-то удалось смириться. Вальжан теперь мог спокойно предложить инспектору выпить чаю, на что тот неизменно отвечалл сдержанным отказом. Да что там! Он даже руку отказывался ему пожимать!
Вот поэтому в "приходы Дяди Буки-Баки", как шутливо обозвала его Немезиду Козетта, Вальжан предпочитал оставаться один. Так было гораздо проще.
Однако стрелки на часах уже показывали целых три часа - воистину, подобное опоздание инспектор не позволил бы себе даже при условии апокалипсиса! Ведь за эти два часа он, опасный и аморальный преступник, мог натворить кучу различных и ужасных дел! Например, обворовать ближайшую булочную...
Посмеиваясь от своих бредовых мыслей, Вальжан принял решение. Если инспектор решил не навещать его, то ему придется навестить инспектора...
***
- Инспектор Жавер сегодня на службу не выходил.
- А нельзя ли?...
- Он просил передать, что болен и сегодня на работе не появится. Сказал, выйдет завтра.
- Я могу узнать его адрес?
Молодой полицейский недоуменно пожал плечами и сморщился, всем своим видом показывая, что столь страстное желание общества инспектора ему абсолютно непонятно.
- Зачем вам это? Сидели бы спокойно, он от вас все равно не отцепится... Впрочем, держите. Только я бы не сильно расчитывал на радушный прием.
- Да я, собственно, и не рассчитываю. - Слегка улыбнулся Вальжан и, попрощавшись, покинул полицейский участок.
По дороге ему попался супермаркет, и, раз уж он решил сегодня сходить с ума, Вальжану показалось вполне логичным купить пару лимонов, банку золотистого меда...и плюшевую белку. Игрушка стояла на полке, сверля его неожиданно недружелюбным взглядом черных глаз-пуговиц. Но в настоящий восторг его привел пышный, темно-коричневый хвост, до боли напоминающий...
Кассирша проводила его настороженным взглядом, пока он, давясь смехом, распихивал покупки по бумажным пакетам.
***
Через пятнадцать минут Вальжан уже звонил в обшарпанную дверь небольшого дома. Рядом с этим домом деревьев не росло.
Впрочем, додумать эту мысль не получилось - дверь распахнулась и уже привычно Вальжана пронзил подозрительный взгляд. Правда, общей грозности мешал общий несколько потрепанный вид - Жавер был в брюках и простой рубашке, глаза покраснели и слезились, а из кармана торчал уголок носового платка.
- Вы?... - Хриплый голос недовольны эхом разнесся по коридору.
Замявшись, Вальжан не нашел ничего умнее, чем просто кивнуть головой.
Прижав ладони к вискам, Жавер неожиданно устало произнес:
- Вам не было никакой необходимости ехать сюда. Я бы проверил ваши дела завтра, никуда бы вы не делись со своими бумажками. Я...
- Я вам лимонов привез. И мед еще.
Жавер посмотрел на него, широко раскрыв глаза и ловя ртом воздух, словно рыба, которую вытащили из родной и привычной стихии.
- Проходите. - Совсем тихо и хрипло произнес он и громко чихнул. Вальжан улыбнулся и вошел.
***
- Берите мед...
- Терпеть его не могу. Сладкая, липкая мерзость. - Выражение, с каким Жавер отодвинул от себя банку, говорило лучше любых слов.
- Ну уж извините, не угадал.
- Извиняю. И, - тут инспектор, кажется, смутился, опустил глаза, но все же закончил, - спасибо вам. Я не понимаю, зачем вам это понадобилось вдруг, но - спасибо.
И добавил спустя несколько мгновений, смотря куда-то мимо Вальжана:
- Ко мне вообще нечасто заходят.
- Ко мне тоже, можете мне поверить. - Усмехнулся Вальжан, вспоминая, как легко отвернулись от него все друзья, чуть стоило ему оступиться.
- Четрова простуда! Хоть с моста и прямо в Сену...
Вальжан только молча долил ему в чашку горячего чая. И почти с сожалением посмотрел на часы - пора было ехать и забирать от мамы Козетту. Он замялся, не зная, как предупредить о своем уходе. Но инспектор будто и сам все понял. Нахмурившись, он медленно произнес:
- Не смею вас больше задерживать. Думаю, у вас есть немало важных дел.
И как-то это было сказано... Вальжан готов был поклясться, что в голосе полицеского прозвучала грусть. И неожиданно он улыбнулся, легко касаясь чужого плеча.
- Выздоравливайте, инспектор. Выздоравливайте и приходите...проверить мои документы. - Вальжан был рад сказать и более простое "в гости", но почему-то ему показалось, что инспектор все поймет. И он понял.
- Никуда вы от меня не денетесь, Вальжан. Непременно...проверю.
Уже на самом пороге Вальжан немного замешкался, недовольный какой-то недосказанностью. А Жавер вдруг протянул ему руку - хмурый, взъерошенный, застывший - и Вальжан крепко и с удовольствием пожал горящую от температуры ладонь.
- До свидания, инспектор.
- Всего хорошего. И... Спасибо еще раз. Я позвоню вам, когда... - Жавер совсем замялся, не находя нужных слов. Вальжан только улыбнулся.
- Спасибо. - Повторил Жавер уже в пустоту лестничной клетки и закрыл дверь. И внезано улыбнулся. Прошел в кухню, убрал со стола чашки, скривившись, закрыл банку с медом...
С удивлением он заметил, что пакет, что принес этот странный не-преступник Вальжан, все еще не был пустым. Наклонившись, Жавер извлек его содержимое...
Жан Вальжан весело смеялся, сложив руки на руле автомобиля, а головой упираясь в эти самые руки. На сиденье рядом лежал телефон с яростным смс-сообщением:
"Беру свои слова про благодарность назад. Игрушка отвратительная. P.S. Как вы относитесь к плюшевым медведям, а, Вальжан?"