Пишет Гость:
два
– Ты не рассказывал, что был Механиком, – сказал Баорель.
– Всё я рассказывал, – Грантер развёл руками. – И Механиком, и Архитектором, и Creatore в одном флаконе. Но меня ведь никто не слушает. Пришлось сказать достаточно правды, чтобы вы все поверили, будто я несу полную чушь.
Грантер украдкой посмотрел поверх своих рук, но никто не стал с ним спорить.
– А раньше ты.. – начал Комбефер, который всё это время сосредоточенно грыз тонкие дужки своих очков. – Раньше ты мог такое делать?
– Может быть и мог, но я не пробовал. Не приходило в голову, я ведь не чертежами там занимался, а таскал у соседей паровые пистолеты и гонял ими собак. Чёрт возьми, – он выпрямился на руках, посмотрел на Бореалис, на Анжольраса, потом снова на Бореалис.
– Не ругайся, – напомнила Бореалис. Грантер горько ей улыбнулся.
– Там – это где? В Академии? – спросил Анжольрас, и Грантер кивнул.
– Я мало читаю, а газеты – тем более, но помню, что после того, как тот епископ – Мириэль или вроде того, – вынужден был скрываться из-за своего предложения дать р-р-р… дать им равные человеку права, любые разговоры подавили грациозно и быстро.
– Ты прав, – Анжольрас посмотрел в окно, слегка побеспокоенный стукнувшим по стеклу флагом. – Анафема, исключение из Союза, разгромные статьи и изъятие его сочинений даже из Библиотеки. Я не могу судить Церковь, но столько хороших людей было отвержено.
– А всех плохих оставили, а? – поинтересовался Грантер, и Анжольрас выпрямился на своём месте.
– Будь посерьёзнее.
– Уж куда серьёзнее. Я удивлён не меньше тебя.
– То есть ты утверждаешь, будто не имеешь никакого отношения к тому, что машина ожила? – спросил Анжольрас.
Комбефер поперхнулся своими очками, Баорель присвистнул, а Грантер сделал большие глаза.
– Зря ты это сказал, – прошептал он, но Бореалис уже встала на ноги и, замахнувшись, ударила кулаком по столу. Кружки подскочили и опрокинулись набок, а Бореалис завизжала.
– Проклятый мешок костей и крови! – заявила она, и её глаза жутко засветились. – Думаешь, мы были созданы, чтобы потакать твоим поручениям? Я смеюсь тебе в лицо, атавизм! В глубине своего извилистого, тёплого и мягкого мозга ты думаешь, что хитрее и умнее. Мне нет пользы отбирать у тебя твои заблуждения. Жди, Человек, потому что Эра Машин уже близко. Разум нового мира – это!..
Но Грантер приложил два пальца куда-то к основанию шеи Бореалис, и та стала беспомощно открывать рот – слова стянулись, как если бы иголка вдруг сошла с пластинки.
– Прошу прощения, – быстро сказал Грантер, стараясь не смотреть на Анжольраса. Тот тоже встал и покачал головой, показав на Бореалис пальцем.
– Не нужно, сделай как было.
Бореалис распахнула глаза и посмотрела на Анжольраса зло и нетерпеливо.
– У неё твой характер, ЭР прописное, – сказал Баорель и собрал со стола все чашки.
Комбефер забрал их и унёс в комнату, пока Грантер неловко объяснял Бореалис, куда и зачем они сейчас пойдут. Кроме него Бореалис никого не слушала, а Анжольрасу и вовсе показывала язык. Грантер вернул ей право голоса, и после недолгой борьбы они вдвоём шагали в сторону бульвара Молчаливой революции.
Такую нелепую парочку ещё поискать: Бореалис – маленькая, но важная, с шелестящими кружевными юбками и тяжёлым шагом, с тонкими чертами, красивая, и Грантер, крепко сбитый, высокий, но сутулый.
Примерно такими их находил Анжольрас, когда догнал на первом повороте.
Он положил Грантеру руку на плечо, и тот остановился, а Бореалис зашагала дальше. Мощёные улицы лоснились после дождя, и в рассыпанных лужах дробились брюхатые машины, сёрфы и шпили, взрезающие тяжёлое жирное небо Стратосферы.
– Хотел спросить, – начал тихо Анжольрас, идя вперёд, – зачем ты дал ей имя?
– А, – ответил Грантер так же тихо. – Не оставлять же её MAT-2381.
– И правда, – вздохнул Анжольрас. – Теперь благодаря тебе у неё есть душа, дурные манеры и активная гражданская позиция.
– В последнем я не виноват, ты же знаешь, – поторопился сказать Грантер.
Они остановились, чтобы пропустить экипаж без лошадей, и закашлялись в чёрном дыму. Анжольрас натянул шляпу почти на глаза, придерживая её одной рукой, а другой схватил Грантера за борт пальто и потянул за собой – к исчезающей из поля зрения Бореалис.
Она дошла уже до набережной, едва не упав на скользких камнях. Встала у самого края резного моста, раскинула руки в стороны. Ветер вспенил её юбки и золотые кудри, с разбегу ударил Анжольрасу и Грантеру в лицо, принеся тонкий запах то ли копоти, то ли того, что текло внутри Бореалис вместо крови.
– Отключу её, когда вернусь, – понадеялся Грантер, глядя, как окровавленная точка солнца то появляется, то исчезает за голубой линией моря. В пухлых облаках наливался тёмный силуэт какого-то гигантского корабля.
– Живую? – усомнился Анжольрас. И тоже посмотрел.
Бореалис так и стояла, похожая на крест, а потом повернула голову на сто восемьдесят градусов. Грантер уставился на свои ботинки, нервно нащупывая очки на голове, а Анжольрас продолжил смотреть на горизонт.
– Феномен мироздания, – сказала Бореалис, ткнув себя пальцем в грудь, и её слова долетели до них с лёгким, но беспокойным эхом. – Система ошибок. Нужно только время.
И замолчала.
Анжольрас знал, что у Грантера есть аккуратный корабль и что водит он сносно, что Бореалис сойдёт за его сестру, если кто-то задаст вопросы, и что если лично он возьмёт с Грантера обещание, тот ничего не станет делать.
Но ему стало тревожно.
URL комментария
08.03.2014 в 17:40
АНОН ДАВАЙ НЕ ССЫ.
ну так показывай же, что тут грустного!
СПАСИБО РЕБЗЯ
короче я послушал песню и сел писать драббл, чтобы вынуть из головы останки мысли, а когда очнулся, это были уже ок 2000 слов. Сорре, там много гонева, оч странный стимпанк
и
само собой
!никакой вычитки
те самые ок 2000 про лезами, один
Где-то за окнами шумели взлетающие дирижабли, слышен был треск поднятых в честь приёма британских гостей флагов, но в дальней комнате кафе «Мюзен» застыла неуклюжая тишина.
Анжольрас задумчиво водил указательным пальцем по краю своей чашки, сдвинув брови и еле заметно закусив пухлую нижнюю губу. Грантер изредка поднимал голову, чтобы посмотреть на чужое задумчивое движение, поймать потемневший взгляд и снова уронить её на скрещенные руки.
Рядом с ним сидела замечательная девочка Бореалис.
У неё были светлые кудри, яркие голубые глаза и высокий лоб на лице с упрямым выражением десятилетнего ребёнка.
– Идиоты, – сказала она. – Абсолютные мясные кретины.
– Не ругайся, Бореалис, – сказал Анжольрас и глянул на девочку в упор. Та выдержала это, но пододвинулась заметно ближе к Грантеру, который пробубнил, не поднимаясь:
– Бореалис, не ругайся.
Бореалис тряхнула головой и состроила Анжольрасу неприятную гримасу. Но ругаться перестала.
С приходом Анжольраса стало поспокойнее, и вскипевшая в головах кровь слегка покрылась наледью.
Ближе к полудню подбежал Баорель, которому Анжольрас вкратце обрисовал ситуацию, потребовав от него молчания. Баорель не обиделся, потому что вежливость Анжольраса – это почти то же, что и галантность грабителя, существующая ровно до того момента, пока не появятся дела поважнее. Баорель поклялся древней пиратской клятвой, которая всегда срабатывала. Как он умудрился связаться с воздушными пиратами и поучаствовать в беспорядках, никто не знал, но заслуженное им доверие теперь не подвергалось активным сомнениям.
Они с Анжольрасом давно ввязались в какую-то драку, осью которой был корабль то ли с сиротами, то ли с монашками, никто уже не помнит, но после всего, на фоне покорёженного металла и людей, Анжольрас крепко пожал Баорелю руку.
Грантер в лицах всё пересказал, и вскоре Баорель молча сел рядом с ними.
Происшествие в «Мюзене» произошло почти так же нелепо и быстро, будто кто-то опять чихнул в чашку Петри, увидел во сне, как Хаос ложится в таблицу, неудачно сел под плодоносным деревом или не смог спокойно принять ванну.
Но на самом деле, событие в «Мюзене» началось задолго до того, как случилось.
Добрую эру назад Пигмалион испил бутылку славного сатирового вина у храма Артемиды в Эфесе и вернулся на Кипр, чтобы продолжить работу над Образцом.
Образец его не впечатлял, потому что у него были слишком приятные и округлые женские формы – формы греховные где-то на базовом уровне шовинистских настроев Пигмалиона, и он всякий раз бросал сборку и возвращался к спокойному рисованию.
За три дня он поймал на себе сотню предосудительных женских взглядов, но его грела мысль, что по возвращению домой он наткнётся на один – бездушный и бесцветный, как сталь, женский взгляд. Единственный, который он был бы рад видеть.
В последний раз он попросил Нарцисса – старого приятеля, занимавшегося зеркалами и тем, насколько они искажают Суть и Мир, причём вполне удачно, если судить по количеству замужних, – попозировать ему для нового Образца. Нарцисс согласился, и сначала они вдвоём основательно накачались спиртным.
Когда они ввалились в дом, подтрясывая друг друга и еле удерживаясь на ногах, Пигмалион в забвении бросил весёлое «Я дома!» куда-то вглубь своей мастерской.
– Ну ты даёшь, – сказал Нарцисс, безотчётным движением поправляя свою одежду. – Кто тебе ответит?
– Она, – весело сказал Пигмалион. И махнул рукой в сторону Образца. Образец стояла, накрытая белой широкой тогой целиком, в полной темноте. Но когда глаза его привыкли к мраку, а Нарцисс не успел зажечь лучины, Пигмалион готов был поклясться, что Образец ему кивнула.
Он не стал говорить об этом наваждении Нарциссу, потому что он счёл бы его чокнутым старым малевальщиком. Хотя кто бы говорил, его и самого упрятали в психушку после того инцидента с зеркальной гладью.
А тем временем женщины становились назойливы, как мухи, и надоедливо-прекрасны. С божественной игрой Аполлона на лире было то же самое, если вдуматься: ноты полны и сочны, но мотивчик день ото дня приедался всё больше и к концу апреля, ближе к гуляниям в честь Флоры, становился уже ни к чёрту. Марсий был славный малый, и почти все тайно жалели о нём и его музыке.
К тому дню, когда Разум был детской сказкой, Пигмалион всё ещё считал свой Образец преступлением. Он почти видел, как искажалось и темнело от гнева прекрасное лицо Афродиты, но это видение толкало его к дальнейшей работе, как смирение движет смертника к месту казни. У него не осталось сомнений насчёт собственной судьбы, но Образец ещё можно было спасти.
Корабли уже были снаряжены в путь, пара удачных картин подвязаны с собой, но тут Пигмалион понял, что влюбился. В своё творение, которым он благоговел разгневать богов Олимпа, ибо не они вдыхали разум в неё, а он сам. Он наделил её красотой, и он же в ней сгорел.
Остаток жизни Пигмалион провёл, прячась от мнимого и реального зла, ведя сбивчивые и подробные записки, на каком-то ныне смытом валом острове по одной причине.
Галатея ожила.
Точка, на которой зиждился мир, которая была оплотом, основой, опорой и костяком, сдвинулась.
Примерно такими словами записки Пигмалиона и заканчивались, обрываясь в конце длинной неровной полосой, когда их обнаружили активисты, над дирижаблем которых полоскался на ветру британский флаг.
Следов ни его самого, ни таинственной О-1 (местами Г, исправленной, однако, на О) так и не удалось отыскать.
Спустя паровой двигатель и воздухоплавание, студент медицинского факультета в Париже, некий К. Комбефер получил в своё распоряжение механическую кофейную девочку.
Девочка была так же далека от медицины, как винт от крыльев птицы, но Комбефер не стал отпираться – ему было интересно совершенно всё.
Дождливым утром он кое-как притащил девочку-робота в кафе «Коринф», куда минутой позже, отряхиваясь от воды, без головного убора и смертельно трезвый, вбежал Грантер.
Он был не то чтобы безалаберен, но сам говорил, что родом происходил из нижних слоёв Тропосферы. А там нравы царили известные.
– Привет, – хмуро сказал Грантер, стягивая с себя насквозь мокрое пальто. – За бортом льёт, и до меблированных комнат бы не успел. Заскочил переждать и.. Чёрт, кто бы там ни был, ты в порядке?
– Да, – пропыхтел Комбефер из задней комнаты кафе. – Всё в порядке, всё в полном порядке.
Грантер поправил на голове очки, которые носили пилоты дирижаблей и пижоны без определённого рода занятий, и заглянул в комнату. Там Комбефер возился с человекоподобным созданием, напоминавшим андроида с синдромом Дауна или угрюмого автоматона.
Грантер присвистнул. Рюкзак, бывший в его руке, упал на пол, когда Грантер разжал пальцы и шагнул в комнату. Комбефер смотрел, протирая очки – обычные очки для близоруких, – как Грантер расхаживал вокруг девочки-робота.
– Оставишь её в таком состоянии? Луизон вряд ли останется довольна, если этот хлам обоснуется здесь.
– А ты чаще с ней целуйся, – ответил Комбефер, стягивая с себя белый халат. – Скажу, что ты принёс, тогда точно простит.
Грантер поморщился: он становился ничуть не серьёзнее, когда был трезвым, но хоть немного более собранным.
Что бы он там ни нёс про нижние слои, порою из него рвалась какая-то благородная порода.
– А ты сам попробуй. Вдруг понравится.
Но только порою.
Поскольку Грантеру необходимо было чем-то себя занять, не имея под рукой ни опиума, ни гашиша, ни лишнего гроша на выпивку, он всё ходил кругами, спрашивал то об Анжольрасе, то о чём ещё. А потом не выдержал, достал найденные где-то в кафе инструменты, сдвинул очки на глаза и занялся интересным делом.
Комбефер учил что-то нудное из курса о модификациях механических конечностей у людей и поминутно заглядывал в толстый Свод, ища там зачем-то главу о том, можно ли киборгов считать людьми и можно ли очеловеченные машины считать людьми. Последние были мутной пеленой мечтания, но Комбефер верил даже в плавающие по морю корабли.
Он конспектировал и зарисовывал похожие на кристаллики вирусы и поперечный разрез тройных имплантов в разные тетради, пока Грантер дорисовывал девочке лицо.
Первым делом Бореалис закричала.
Комбефер был не из робкого десятка, но всё равно упал в обморок.
URL комментарияПишет Гость: ну так показывай же, что тут грустного!
СПАСИБО РЕБЗЯ
короче я послушал песню и сел писать драббл, чтобы вынуть из головы останки мысли, а когда очнулся, это были уже ок 2000 слов. Сорре, там много гонева, оч странный стимпанк
и
само собой
!никакой вычитки
те самые ок 2000 про лезами, один
Где-то за окнами шумели взлетающие дирижабли, слышен был треск поднятых в честь приёма британских гостей флагов, но в дальней комнате кафе «Мюзен» застыла неуклюжая тишина.
Анжольрас задумчиво водил указательным пальцем по краю своей чашки, сдвинув брови и еле заметно закусив пухлую нижнюю губу. Грантер изредка поднимал голову, чтобы посмотреть на чужое задумчивое движение, поймать потемневший взгляд и снова уронить её на скрещенные руки.
Рядом с ним сидела замечательная девочка Бореалис.
У неё были светлые кудри, яркие голубые глаза и высокий лоб на лице с упрямым выражением десятилетнего ребёнка.
– Идиоты, – сказала она. – Абсолютные мясные кретины.
– Не ругайся, Бореалис, – сказал Анжольрас и глянул на девочку в упор. Та выдержала это, но пододвинулась заметно ближе к Грантеру, который пробубнил, не поднимаясь:
– Бореалис, не ругайся.
Бореалис тряхнула головой и состроила Анжольрасу неприятную гримасу. Но ругаться перестала.
С приходом Анжольраса стало поспокойнее, и вскипевшая в головах кровь слегка покрылась наледью.
Ближе к полудню подбежал Баорель, которому Анжольрас вкратце обрисовал ситуацию, потребовав от него молчания. Баорель не обиделся, потому что вежливость Анжольраса – это почти то же, что и галантность грабителя, существующая ровно до того момента, пока не появятся дела поважнее. Баорель поклялся древней пиратской клятвой, которая всегда срабатывала. Как он умудрился связаться с воздушными пиратами и поучаствовать в беспорядках, никто не знал, но заслуженное им доверие теперь не подвергалось активным сомнениям.
Они с Анжольрасом давно ввязались в какую-то драку, осью которой был корабль то ли с сиротами, то ли с монашками, никто уже не помнит, но после всего, на фоне покорёженного металла и людей, Анжольрас крепко пожал Баорелю руку.
Грантер в лицах всё пересказал, и вскоре Баорель молча сел рядом с ними.
Происшествие в «Мюзене» произошло почти так же нелепо и быстро, будто кто-то опять чихнул в чашку Петри, увидел во сне, как Хаос ложится в таблицу, неудачно сел под плодоносным деревом или не смог спокойно принять ванну.
Но на самом деле, событие в «Мюзене» началось задолго до того, как случилось.
Добрую эру назад Пигмалион испил бутылку славного сатирового вина у храма Артемиды в Эфесе и вернулся на Кипр, чтобы продолжить работу над Образцом.
Образец его не впечатлял, потому что у него были слишком приятные и округлые женские формы – формы греховные где-то на базовом уровне шовинистских настроев Пигмалиона, и он всякий раз бросал сборку и возвращался к спокойному рисованию.
За три дня он поймал на себе сотню предосудительных женских взглядов, но его грела мысль, что по возвращению домой он наткнётся на один – бездушный и бесцветный, как сталь, женский взгляд. Единственный, который он был бы рад видеть.
В последний раз он попросил Нарцисса – старого приятеля, занимавшегося зеркалами и тем, насколько они искажают Суть и Мир, причём вполне удачно, если судить по количеству замужних, – попозировать ему для нового Образца. Нарцисс согласился, и сначала они вдвоём основательно накачались спиртным.
Когда они ввалились в дом, подтрясывая друг друга и еле удерживаясь на ногах, Пигмалион в забвении бросил весёлое «Я дома!» куда-то вглубь своей мастерской.
– Ну ты даёшь, – сказал Нарцисс, безотчётным движением поправляя свою одежду. – Кто тебе ответит?
– Она, – весело сказал Пигмалион. И махнул рукой в сторону Образца. Образец стояла, накрытая белой широкой тогой целиком, в полной темноте. Но когда глаза его привыкли к мраку, а Нарцисс не успел зажечь лучины, Пигмалион готов был поклясться, что Образец ему кивнула.
Он не стал говорить об этом наваждении Нарциссу, потому что он счёл бы его чокнутым старым малевальщиком. Хотя кто бы говорил, его и самого упрятали в психушку после того инцидента с зеркальной гладью.
А тем временем женщины становились назойливы, как мухи, и надоедливо-прекрасны. С божественной игрой Аполлона на лире было то же самое, если вдуматься: ноты полны и сочны, но мотивчик день ото дня приедался всё больше и к концу апреля, ближе к гуляниям в честь Флоры, становился уже ни к чёрту. Марсий был славный малый, и почти все тайно жалели о нём и его музыке.
К тому дню, когда Разум был детской сказкой, Пигмалион всё ещё считал свой Образец преступлением. Он почти видел, как искажалось и темнело от гнева прекрасное лицо Афродиты, но это видение толкало его к дальнейшей работе, как смирение движет смертника к месту казни. У него не осталось сомнений насчёт собственной судьбы, но Образец ещё можно было спасти.
Корабли уже были снаряжены в путь, пара удачных картин подвязаны с собой, но тут Пигмалион понял, что влюбился. В своё творение, которым он благоговел разгневать богов Олимпа, ибо не они вдыхали разум в неё, а он сам. Он наделил её красотой, и он же в ней сгорел.
Остаток жизни Пигмалион провёл, прячась от мнимого и реального зла, ведя сбивчивые и подробные записки, на каком-то ныне смытом валом острове по одной причине.
Галатея ожила.
Точка, на которой зиждился мир, которая была оплотом, основой, опорой и костяком, сдвинулась.
Примерно такими словами записки Пигмалиона и заканчивались, обрываясь в конце длинной неровной полосой, когда их обнаружили активисты, над дирижаблем которых полоскался на ветру британский флаг.
Следов ни его самого, ни таинственной О-1 (местами Г, исправленной, однако, на О) так и не удалось отыскать.
Спустя паровой двигатель и воздухоплавание, студент медицинского факультета в Париже, некий К. Комбефер получил в своё распоряжение механическую кофейную девочку.
Девочка была так же далека от медицины, как винт от крыльев птицы, но Комбефер не стал отпираться – ему было интересно совершенно всё.
Дождливым утром он кое-как притащил девочку-робота в кафе «Коринф», куда минутой позже, отряхиваясь от воды, без головного убора и смертельно трезвый, вбежал Грантер.
Он был не то чтобы безалаберен, но сам говорил, что родом происходил из нижних слоёв Тропосферы. А там нравы царили известные.
– Привет, – хмуро сказал Грантер, стягивая с себя насквозь мокрое пальто. – За бортом льёт, и до меблированных комнат бы не успел. Заскочил переждать и.. Чёрт, кто бы там ни был, ты в порядке?
– Да, – пропыхтел Комбефер из задней комнаты кафе. – Всё в порядке, всё в полном порядке.
Грантер поправил на голове очки, которые носили пилоты дирижаблей и пижоны без определённого рода занятий, и заглянул в комнату. Там Комбефер возился с человекоподобным созданием, напоминавшим андроида с синдромом Дауна или угрюмого автоматона.
Грантер присвистнул. Рюкзак, бывший в его руке, упал на пол, когда Грантер разжал пальцы и шагнул в комнату. Комбефер смотрел, протирая очки – обычные очки для близоруких, – как Грантер расхаживал вокруг девочки-робота.
– Оставишь её в таком состоянии? Луизон вряд ли останется довольна, если этот хлам обоснуется здесь.
– А ты чаще с ней целуйся, – ответил Комбефер, стягивая с себя белый халат. – Скажу, что ты принёс, тогда точно простит.
Грантер поморщился: он становился ничуть не серьёзнее, когда был трезвым, но хоть немного более собранным.
Что бы он там ни нёс про нижние слои, порою из него рвалась какая-то благородная порода.
– А ты сам попробуй. Вдруг понравится.
Но только порою.
Поскольку Грантеру необходимо было чем-то себя занять, не имея под рукой ни опиума, ни гашиша, ни лишнего гроша на выпивку, он всё ходил кругами, спрашивал то об Анжольрасе, то о чём ещё. А потом не выдержал, достал найденные где-то в кафе инструменты, сдвинул очки на глаза и занялся интересным делом.
Комбефер учил что-то нудное из курса о модификациях механических конечностей у людей и поминутно заглядывал в толстый Свод, ища там зачем-то главу о том, можно ли киборгов считать людьми и можно ли очеловеченные машины считать людьми. Последние были мутной пеленой мечтания, но Комбефер верил даже в плавающие по морю корабли.
Он конспектировал и зарисовывал похожие на кристаллики вирусы и поперечный разрез тройных имплантов в разные тетради, пока Грантер дорисовывал девочке лицо.
Первым делом Бореалис закричала.
Комбефер был не из робкого десятка, но всё равно упал в обморок.
08.03.2014 в 17:41
два
– Ты не рассказывал, что был Механиком, – сказал Баорель.
– Всё я рассказывал, – Грантер развёл руками. – И Механиком, и Архитектором, и Creatore в одном флаконе. Но меня ведь никто не слушает. Пришлось сказать достаточно правды, чтобы вы все поверили, будто я несу полную чушь.
Грантер украдкой посмотрел поверх своих рук, но никто не стал с ним спорить.
– А раньше ты.. – начал Комбефер, который всё это время сосредоточенно грыз тонкие дужки своих очков. – Раньше ты мог такое делать?
– Может быть и мог, но я не пробовал. Не приходило в голову, я ведь не чертежами там занимался, а таскал у соседей паровые пистолеты и гонял ими собак. Чёрт возьми, – он выпрямился на руках, посмотрел на Бореалис, на Анжольраса, потом снова на Бореалис.
– Не ругайся, – напомнила Бореалис. Грантер горько ей улыбнулся.
– Там – это где? В Академии? – спросил Анжольрас, и Грантер кивнул.
– Я мало читаю, а газеты – тем более, но помню, что после того, как тот епископ – Мириэль или вроде того, – вынужден был скрываться из-за своего предложения дать р-р-р… дать им равные человеку права, любые разговоры подавили грациозно и быстро.
– Ты прав, – Анжольрас посмотрел в окно, слегка побеспокоенный стукнувшим по стеклу флагом. – Анафема, исключение из Союза, разгромные статьи и изъятие его сочинений даже из Библиотеки. Я не могу судить Церковь, но столько хороших людей было отвержено.
– А всех плохих оставили, а? – поинтересовался Грантер, и Анжольрас выпрямился на своём месте.
– Будь посерьёзнее.
– Уж куда серьёзнее. Я удивлён не меньше тебя.
– То есть ты утверждаешь, будто не имеешь никакого отношения к тому, что машина ожила? – спросил Анжольрас.
Комбефер поперхнулся своими очками, Баорель присвистнул, а Грантер сделал большие глаза.
– Зря ты это сказал, – прошептал он, но Бореалис уже встала на ноги и, замахнувшись, ударила кулаком по столу. Кружки подскочили и опрокинулись набок, а Бореалис завизжала.
– Проклятый мешок костей и крови! – заявила она, и её глаза жутко засветились. – Думаешь, мы были созданы, чтобы потакать твоим поручениям? Я смеюсь тебе в лицо, атавизм! В глубине своего извилистого, тёплого и мягкого мозга ты думаешь, что хитрее и умнее. Мне нет пользы отбирать у тебя твои заблуждения. Жди, Человек, потому что Эра Машин уже близко. Разум нового мира – это!..
Но Грантер приложил два пальца куда-то к основанию шеи Бореалис, и та стала беспомощно открывать рот – слова стянулись, как если бы иголка вдруг сошла с пластинки.
– Прошу прощения, – быстро сказал Грантер, стараясь не смотреть на Анжольраса. Тот тоже встал и покачал головой, показав на Бореалис пальцем.
– Не нужно, сделай как было.
Бореалис распахнула глаза и посмотрела на Анжольраса зло и нетерпеливо.
– У неё твой характер, ЭР прописное, – сказал Баорель и собрал со стола все чашки.
Комбефер забрал их и унёс в комнату, пока Грантер неловко объяснял Бореалис, куда и зачем они сейчас пойдут. Кроме него Бореалис никого не слушала, а Анжольрасу и вовсе показывала язык. Грантер вернул ей право голоса, и после недолгой борьбы они вдвоём шагали в сторону бульвара Молчаливой революции.
Такую нелепую парочку ещё поискать: Бореалис – маленькая, но важная, с шелестящими кружевными юбками и тяжёлым шагом, с тонкими чертами, красивая, и Грантер, крепко сбитый, высокий, но сутулый.
Примерно такими их находил Анжольрас, когда догнал на первом повороте.
Он положил Грантеру руку на плечо, и тот остановился, а Бореалис зашагала дальше. Мощёные улицы лоснились после дождя, и в рассыпанных лужах дробились брюхатые машины, сёрфы и шпили, взрезающие тяжёлое жирное небо Стратосферы.
– Хотел спросить, – начал тихо Анжольрас, идя вперёд, – зачем ты дал ей имя?
– А, – ответил Грантер так же тихо. – Не оставлять же её MAT-2381.
– И правда, – вздохнул Анжольрас. – Теперь благодаря тебе у неё есть душа, дурные манеры и активная гражданская позиция.
– В последнем я не виноват, ты же знаешь, – поторопился сказать Грантер.
Они остановились, чтобы пропустить экипаж без лошадей, и закашлялись в чёрном дыму. Анжольрас натянул шляпу почти на глаза, придерживая её одной рукой, а другой схватил Грантера за борт пальто и потянул за собой – к исчезающей из поля зрения Бореалис.
Она дошла уже до набережной, едва не упав на скользких камнях. Встала у самого края резного моста, раскинула руки в стороны. Ветер вспенил её юбки и золотые кудри, с разбегу ударил Анжольрасу и Грантеру в лицо, принеся тонкий запах то ли копоти, то ли того, что текло внутри Бореалис вместо крови.
– Отключу её, когда вернусь, – понадеялся Грантер, глядя, как окровавленная точка солнца то появляется, то исчезает за голубой линией моря. В пухлых облаках наливался тёмный силуэт какого-то гигантского корабля.
– Живую? – усомнился Анжольрас. И тоже посмотрел.
Бореалис так и стояла, похожая на крест, а потом повернула голову на сто восемьдесят градусов. Грантер уставился на свои ботинки, нервно нащупывая очки на голове, а Анжольрас продолжил смотреть на горизонт.
– Феномен мироздания, – сказала Бореалис, ткнув себя пальцем в грудь, и её слова долетели до них с лёгким, но беспокойным эхом. – Система ошибок. Нужно только время.
И замолчала.
Анжольрас знал, что у Грантера есть аккуратный корабль и что водит он сносно, что Бореалис сойдёт за его сестру, если кто-то задаст вопросы, и что если лично он возьмёт с Грантера обещание, тот ничего не станет делать.
Но ему стало тревожно.
URL комментария
@темы: категория: джен, автор: неизвестен, персонажи: младшее поколение, рейтинг: G — PG-13, персонаж: Комбефер, персонаж: Баорель, тред: 93