[Склад Дежурки]

Пишет Гость:

13.09.2017 в 20:54

Созрел наконец фанфик! И перезрел

Рукопись, найденная в тайнике письменного стола.

Глава первая

Глава первая.
СПРАВЛЯЮЩИЕСЯ О САМОЧУВСТВИИ РАНЕНОГО МОГУТ БЫТЬ ЗАМЕЧЕНЫ В СОМНИТЕЛЬНЫХ ЗНАКОМСТВАХ

Мариус долгое время находился между жизнью и смертью. Несколько недель у него продолжалась лихорадка с бредом и довольно серьезные мозговые явления, вызванные скорее сотрясением от ран в голову, чем самими ранами.
Каждый день, а то и по два раза в день почтенный седой господин, очень прилично одетый, по описанию привратника, приходил справляться о самочувствии раненого и оставлял толстый пакет корпии для перевязок.
Избавившись от своей немудреной ноши, этот седой господин уходил вниз по улице Сестер Страстей Господних и сворачивал на первом же перекрестке. Он ни с кем не заговаривал и не привлекал внимания ровно настолько, чтобы попытки избежать внимания не притягивали внимание сами по себе.
Один лишь раз его окликнули.
Один немолодой рабочий с топорщившимися наподобие щетки усами остановился, прищурился, будто бы усомнившись в том, что видит, но довольно быстро решил, что ошибки, должно быть, никакой нет. Быстрыми шагами он приблизился к седому господину.
- Как! Вы живы, сударь! – таковы были его первые слова.
Седой господин остановился, будто гвоздями прибитый к мостовой, но в лице не изменился.
- Да вы меня не узнаете? – продолжил рабочий. – А ведь между тем, вы спасли мне жизнь.
- Спас жизнь, сударь? – наконец заговорил седой господин.
- Вы же отдали мне мундир национального гвардейца, в котором пришли, - рабочий понизил голос, - на улицу Шанврери. Припоминаете теперь?
- Да, теперь припоминаю. – Упоминание улицы Шанврери не смутило седого господина, и его собеседник счел это разрешением продолжить.
- Но как же вам самому удалось выжить? – спросил он.
- Не знаю, сударь. Должно быть, меня приняли за убитого и оставили на мостовой.
Рабочего такое скромное объяснение вполне устроило.
- А известно ли вам, что кроме нас, вырядившихся гвардейцами, на баррикаде уцелело еще двое товарищей?
- Двое? – переспросил господин.
- Точно так, сударь, двое. Командир баррикады – его узнали по красивым волосам – и какой-то еще. Одна из женщин, прислуживающих в трактире, на рассвете видела, как солдаты их обоих уволокли в кутузку.
- Вы уверены?
- Совершенно. Говорю вам, командира узнали. Второго не рассмотрели, но какая разница?
Седой господин замолчал, задумавшись. Его немногословность, с одной стороны, и его вопросы, с другой, невольно пробуждало в его собеседнике уважение.
- Так значит, вы говорите, их увели солдаты? – наконец спросил седой господин.
- Верно.
- В тюрьму Форс?
- Нет, в другую. В ту, что позади предместий с юга.
- И их теперь казнят?
- Вероятнее всего, если это допустить.
- Так вы намерены это не допустить?
- Намерен. Кое-какие товарищи с Тампь и Сент-Антуан, те, что остались в живых, сумеют помочь.
- В таком случае, я тоже сумею помочь.
- Ничего другого я от вас и не ждал услышать!
- Как ваше имя?
- Фаруш. А ваше? Вам необязательно называть настоящее.
- Матье. Жан Матье.
Они пожали руки и разошлись, уговорившись о встрече вечером.

Почему, зачем, для чего Жану Вальжану вздумалось принять участие в этом рискованном предприятии? Пожалуй, он сам бы не смог сказать наверное. Не смог бы он быть уверен и в том – к своему стыду – что так живо откликнулся бы на искренний и горячий призыв случайного знакомого, если бы речь шла о жизни и свободе любого другого повстанца. Но Анжольрас – другое дело. Анжольрас – насколько Жан Вальжан мог судить – был другом Мариуса. Не сказал ли он Мариусу «Мы оба здесь командиры»? Не могло ли быть так, что это Анжольраса, а не Мариуса пришлось бы нести по мраку клоаки, сложись известная нам история немного по-другому? В самом деле! Иметь возможность протянуть руку тонущему человеку – и пренебречь этой возможностью! Мариус еще балансировал на тончайшем острие, по обе стороны которого разверзлась пропасть, именуемая «смерть» - а Жан Вальжан уже думал о том, что, возможно, облегчит терзания его души и совести тем, что приложит руку к избавлению по крайней мере одного из его друзей от гибели.
Странным образом сплетаются пути человеческих судеб. Ведала ли Козетта, что ее любовь к Мариусу послужит спасению не только самого Мариуса, но и двух других людей, ей самой незнакомых?

URL комментария

Пишет Гость:

14.09.2017 в 23:07

Второй кусочек. Сам по себе маленький, но дабы не путаться, пусть идет поглавно.

Рукопись, найденная в тайнике письменного стола.

Глава вторая

Глава вторая.
СТРАНИЦА, ВЫПАВШАЯ ИЗ ПРЕДЫДУЩЕЙ КНИГИ

Читатель, должно быть, еще помнит, что мы оставили командира разбитой баррикады в последний момент существования его погибающего оплота, и что единственной душой, готовой сопроводить его, оказался тот, от кого подобная услуга представлялась менее всего вероятной. Итак, мы помним, что Грантер проснулся – и ничего иного для себя в этот миг не желал. Мы помним, как он восхвалял Республику, как прошел по зале и встал рядом с Анжольрасом, прямо против ружейных стволов.
- Прикончите нас обоих разом, - сказал он и, обернувшись к Анжольрасу, тихо спросил: - Ты позволишь?
Анжольрас с улыбкой пожал ему руку.
- Стреляйте, - сказал Грантер.
- Стреляйте! - повторил Анжольрас.
Улыбка еще не сбежала с его губ, как грянул залп.
То гремели ружья солдат, добивающие последних повстанцев, на улице и в чердаках. Бой шел и под самой крышей. Тела выбрасывали из окон прямо на мостовую, в некоторых еще теплилась жизнь. Такая же борьба велась в подвалах. Баррикада была взята.
- Чего вы ждете? – спросил Анжольрас в наступившей тишине.
- Вы командовали мятежниками на баррикаде? – обратился к нему сержант.
- Да.
- Вас приказано захватить живым. Вы сдадитесь добровольно?
- Нет.
Солдаты навалились на них гурьбой. Несколько минут спустя их обоих, связанных, вывели из кабачка и увели прочь.
Анжольрас шел сам. Грантера, которого несколько раз ударили прикладом по голове, тащили почти волоком по мостовой.
Анжольрас придерживал его за плечо.


URL комментария

Пишет Гость:

20.09.2017 в 01:53

Выстрадал! Х)
Нет, еще не конец.

Рукопись, найденная в тайнике письменного стола.

Глава третья

Глава третья.
В КОТОРОЙ АНЖОЛЬРАС ВЫБИРАЕТ МЕЖДУ ДВУМЯ ПУТЯМИ И СТУПАЕТ НА ТРЕТИЙ

Мы уже в подробностях описывали нашим читателям устройство жизни каторжника и преступника, заключенного в тюрьму, поэтому не станем особо останавливаться и скажем лишь, что застенок, куда поместили Анжольраса и Грантера, представлял собой прямоугольную камеру, насчитывающую три мужских шага в ширину и пять – в длину. В высоту она ненамного превышала средний человеческий рост. Единственным источником света была узкая и короткая бойница под самым потолком. Если узник этого печального обиталища вздумал бы выглянуть наружу, его лицо прижалось бы к частой проржавевшей решетке, а подбородок лег бы на осыпающийся срез каменистой почвы, заменяющий подоконник. Увидеть же таким образом получилось бы лишь глухую стену на противоположном краю двора да совсем небольшой клочок неба.
Несколько подгнивших охапок соломы были свалены в углу, на земляном полу. В другом углу, под самой стеной, источала зловоние узкая расщелина.
Гнилостный запах, запертый в четырех стенах и не имеющий ни единого выхода, кроме жалкого окошечка под потолком, был столь сильно концентрирован, что у любого вошедшего в первый же миг до бессознательности закружилась бы голова.
Анжольрасу повезло: сознание покинуло его за несколько минут до того, как их с Грантером втолкнули в застенок.

Открыв глаза, он поразился. Первым его ощущением была полная слепота. Затем ему показалось, что он оглох: грохот сражения, человеческие крики, взрывы пушечных снарядов, треск досок и ружейные выстрелы окружали его больше суток, прерываясь лишь на короткие часы покоя. Сейчас же до его слуха не доносилось ничего. Должно быть, глубокая ночь вычернила единственный источник света и закупорила все звуки. Он вытянул руку над собой – и ощупал скользкую, холодную стену. Он понял, что не мертв.
Через несколько секунд слепота прошла. Анжольрас начал различать кое-какие очертания; ему стала ясна замкнутость пространства. Ощупав под собой земляной пол в клочках соломы, он приподнялся. Опираясь ладонью на стену, он сделал несколько шагов; под рукой у него размазались по влажному камню две или три мокрицы. Ощупью он нашел дверь и замер на месте: ему почудилось шевеление за спиной.
«Грантер!» - вспомнил он.
Зачем их заключили здесь вместо того, чтобы расстрелять на месте? Почему – вдвоем? Он не знал ответов на эти вопросы, как и не знал того, с живым человеком или с мертвецом он делит свой склеп.
Дурные условия заставляют человека невольно приспосабливаться, и не всегда самому ему ясно, из каких глубин полуживотного инстинкта всплывает то или иное действие. Известно, что ходящий босиком обладает значительно более чуткой походкой и подсознательно знает, куда вернее ступить. Оказавшись во мраке, Анжольрас опустился на колени и, ощупывая пространство перед собой ладонью, пополз вперед.
Грантер лежал без чувств, уткнувшись лицом в солому. Анжольрас торопливо перевернул его на спину и прислушался к дыханию. Ноздри его еще улавливали слабый запах винных и водочных паров, но чрезвычайно зыбко: тюремные миамзы успели притупить его обоняние.
Грантер дышал.
Анжольрас лег рядом, прикоснувшись к руке, которую он пожимал несколько часов назад.
Итак, они живы. Нужно ли это Анжольрасу? Нужно ли это Республике, нужно ли это хоть кому-нибудь? Не лучше ли было, пронзи их четырнадцать путь во втором этаже «Коринфа», а кровь их смешалась бы с кровью их достойных товарищей, до последнего платящих свой долг? Теперь они сгниют тут – будут отправлены на каторгу, уничтожены, опозорены… Или хуже? Быть может, их пленили, чтобы сделать пугалом, показать, что делается с теми, кто осмеливается разворотить мостовую, дабы баррикады стали мостом туда, где равенство людей станет единственной и неотъемлемой ценностью? Самому сделаться тем, что надолго отвратит народ от любой попытки добиться своих прав! О нет, этого случиться не должно! Может ли быть так, что все было напрасно? Может ли быть, что гибель Комбефера, Курфейрака, Мариуса – Анжольрас не знал о деянии Жана Вальжана и не мог заметить его – и всех остальных не значит ничего?
Нет, бой еще не кончен. Если и случилось так, что ему одному довелось остаться живым – не значит ли это, что на его плечи и ляжет бремя вести сражение вновь и вновь, до самого конца? Какими лицами встретили бы его друзья, откажись от от того, что почитал за свой величайший и единственный долг? Не будет ли отказ от продолжения борьбы чернейшей неблагодарностью и предательством их памяти? И не станет ли лучшим ее возвеличиванием – вновь и вновь, пока бьется сердце, пока ясны мысли, пока звучит голос – продолжать священное дело, любой кровью и любой ценой? А если он погибнет прежде, чем увидит зарницы победы, восход нового дня – ему будет не в чем себя упрекнуть, потому что все, что в его собственных руках, он сумеет совершить.
Погруженный в свои мысли, Анжольрас почти забыл о Грантере. Неожиданно ему пришло в голову, что он несправедлив, считая себя единственным выжившим бойцом.
Да, от Грантера не было толку на баррикаде – но разве не доказал он в конце концов, что готов сложить голову за правое дело? Разве не сверкнула в нем искорка веры, что разожгла в его груди пламя, поднявшее его на последний, отчаянный рывок?
Но была ли то истинная вера в Республику, неожиданно пробудившаяся в самом пропащем человеке? Но что иное тогда могло заставить его поступить так, как он поступил? Не было ли это доказательством того, во что сам Анжольрас верил всей душой, на что надеялся, что мечтал видеть в каждой человеческом сердце?
Анжольрас чувствовал, как его разум, прежде ясный и прочный, как кристалл, начинает приходить в смятение. Восприятие мира, абсолютность идеала, несовершенство человека и преданность идее – все это одно за другим всплывало в его сознании и рождало крамольные умозаключения.
Нам уже известно подобное состояние. Нечто похожее испытал Жан Вальжан, познав отношение к себе, отличное от прочего – и то ощущение полностью преобразило его душу. Нечто похожее испытал Жавер – и оно привело его на мост Менял. Анжольрас обладал непреклонностью второго из них и сострадательностью первого, а потому путь его размышлений пролегал посередине между этих двух крайностей.
Грантер, думал он, пьяница и бездельник. Он не принес на баррикаду ни единого камня, он вел себя так, будто все на свете видит забавой – и нимало не стесялся этого. Он для чего-то просил себе право пойти на Менскую заставу – но и это обернулось не более чем шуткой. Как же случилось, что это насквозь прочерствевшее сердце вдруг дрогнуло и забилось в унисон с ружейными выстрелами с баррикады?
Поверил ли он в свой последний миг – в тот, что полагал последним – в революцию, в Республику, которую прославлял? Вот что не давало покоя.
Но даже если нет…
Анжольрас вздрогнул.
Он вспомнил, как молчаливый старик возносил на баррикаду красное знамя. Он меньше всего цареубийца, я знал его, это папаша Мабеф – так сказал о нем Курфейрак.
Сделало ли это развенчивание папашу Мабефа менее героем? Значит ли то, что прежде он не брал в руки ружья, не произносил слов во славу свободы и равенства – что его подвиг не есть подвиг? Стала ли его кровь, пролитая на мостовую ради знамени, от того менее священной?
И если Грантер пожелал погибнуть за дело, в которое не верил – но ради людей, в которых верил – было ли у Анжольраса право ему отказывать?
В самом деле! Пусть даже он крикнул «Да здравствует Республика!», только чтобы его вернее расстреляли – это говорит лишь о его храбрости. Не добавил ли он после этого – «Я один из них» - и не было ли это правдой? Немалое мужество требуется для того, чтобы умереть за дело, в которое веришь – но еще большее мужество необходимо для того, чтобы умереть за дело то, в которое не веришь. Но зачем?
Лишь затем, чтобы не оставлять тех, кто в него верил.
Анжольрас улыбнулся и сжал его руку.
В это время Грантер проснулся.

URL комментария
Пишет Гость:

01.11.2017 в 02:02

"Тебе скажут, что настал конец света - а ты пойди и посади дерево".

Рукопись, найденная в тайнике письменного стола. Конец третьей главы и четвертая глава.

Конец третьей, начало четвертой

Казалось, он сам более всего и был озадачен фактом своего продолжающегося существования. Как и Анжольрас, он долго моргал, приноравливаясь к темноте; а после, разглядев в ней черты того, кого менее всего ожидал видеть, невнятно проговорил:
- Разве я умер?
- Нет, - ответил Анжольрас.
- Мне следовало догадаться. Будь я мертв, меня бы не поселили в раю, а будь мертв ты – то не оказался бы в той же преисподней, что и я.
- Как ты себя чувствуешь?
- Для того, который не так давно пережил собственный расстрел – вроде бы сносно, хотя голова и трещит.
- В этом нет ничего удивительного. Тебе сильно досталось. – Анжольрас замолчал, словно это признание потребовало от него всего его красноречия.
- Так значит, если мы не в раю и не в аду – стало быть, в тюрьме?
- Да. Не могу только понять, где именно – окошко слишком мало. Не разглядеть, что за стенами двора.
- Что же! Одно я могу сказать наверное: мы не в Бастилии. Это обнадеживает.
Анжольрас промолчал.
- Анжольрас! Как ты полагаешь, что с нами намереваются сделать?
- Не имею понятия. Это имеет значение?
- Ни малейшего.

Глава четвертая.
ПАТРОКЛ.

Что есть жизнь? Движение. Что есть жизнь в неподвижности? Смерть.
В их унылом узилище движение времени казалось таким же мертвым, как и все присущее. Утро с трудом отличалось от вечера, полночь – от полудня. За несколько дней исследовав застенок, Анжольрас обнаружил частично выщербленный кирпич, чьими обломками можно было выцарапывать на стене пометки, отмеряющеие срок в заточении.
Два раза в сутки им приносили еду – жидкую похлебку и куски серого хлеба, именуемого на арго «железняком» - и один раз в сутки кувшин с водой. Для питья ее хватало, для умывания – нет. В дождь они выкладывали под решетку свои начинающие истлевать рубахи и после обтирались ими.
Анжольрас не позволял своему телу ослабнуть. Его стойкая натура страстно противилась вынужденному безделью. Он мерил застенок шагами, положив себе в день проводить столько-то времени на ногах; он повторял на память схемы и ход известных битв; он наносил и парировал фехтовальные и рукопашные удары воображаемому противнику. Иногда, в моменты томительной боли или, наоборот, воодушевления и надежды, он вспоминал защитников баррикады на улицах Шанврери и Монтедур. Он перебирал в памяти их слова, взгляды, движения и жесты, как перебирают драгоценный гербарий, но каждый листик этого гербария вонзал шип в его сердце. «Это не будет напрасной жертвой, это не будет зря!» - неизменно повторял он.
Грантер слушал его речи с плохо скрываемой жадностью.
Он, напротив, словно бы впал в некое душевное оцепенение. Неожиданное и непривычное расположение Анжольраса – если не сказать дружелюбие – он принимал все с той же добродушной и легкомысленной покорностью, что и прежнее суровое и снисходительное презрение, редкие проблески жалости или же отсутствие всякого внимания вовсе. Как и прежде, в этой сфере он не склонен был рассуждать, исследовать или доискиваться причин – он принимал как должное. Его память цепко держала в себе единственную улыбку Анжольраса, его протянутую руку. Подобно тому, как янтарь втягивает в себя муху или личинку, накрепко цементируя мгновение и обращая жалкое насекомое в произведение природного искусства – так и Грантер замуровал в себе эти воспоминания и, казалось, боялся лишний раз шевельнуться, будто то была драгоценная эссенция, в любой миг готовая расплескаться или улетучиться.
Его мир, казалось, обрел завершение, и Грантер больше не испытывал необходимости в чем-либо еще.
Один раз их увели на допрос.
Четверо солдат конвоировали их, предварительно надев им оковы, которые Анжольрас нес, будто почетные знаки отличия. Лицо его, успевшее почти смягчиться за последнюю неделю, вновь окаменело, а губы сложились в тонкую презрительную складку. Он был готов выказать свой гнев, свое презрение, свое бесстрашие перед судьбой – какую бы казнь, какую бы угрозу ему ни уготовили…
Грантер решил иначе.
- Кто вы такой? – спрашивали его.
- Зачинщик бунта с баррикады между улицами Шанврери и Монтедур, - отвечал Грантер.
- Знаете ли вы человека, который сидит рядом с вами?
- Как будто бы знаю. Это тот самый несчастный, которого вы сцапали вместе со мной в кабачке «Коринф», прежде именуемый «Коринфским виноградом», а еще раньше – «Розовым столбом». Там готовили лучших карпов в Париже, а пятого июня туда пригнали толпу мундиров и десяток пушек, дабы погорячее приготовить нас всех. Но вместо того, чтобы нанизать на вертелы сразу и хорошенько зажарить – зачем-то посадили в маринад этих холодных стен и оставили просаливаться. Нет, я не держу зла на ваше гостеприимство – будучи честным и добродетельным сыном Республики, я отлично сознаю, что ваш служебный долг в том и состоит, чтобы отделять сынов Республики от сынов Монархии. В зависимости от того, кто сейчас заседает в Тюильри, одни из них гуляют по бульварам, а других засаливают под гнетом – надо думать, на будущую зиму?
- Признаете ли вы в этом человеке главаря мятежников, которого, как следует из записей с допроса других свидетелей, называли Аполлоном?
- Какой такой Аполлон? Я никогда не слышал этого слова! Что оно такое, растет на деревьях в Англии или кудахчет в Италии? Говорю вам, я один зачинщик, подобно Патроклу, облачившемуся в алые доспехи Ахиллеса, повел в бой своих мирмидонян. Мирмидонянин – иначе муравей. А знаете ли вы, что это удивительные создания переносят на своих спинках тяжести, многократно превышающие их собственный вес? Так и народ, уверяю вас, несет зачительно больше, чем может нести, и однажды сбросит это со своих плеч!
- Верно ли то, что вы подошли к этому человеку и попросили национальных гвардейцев расстрелять себя?
- Попросил ли я! Попросил! Да я потребовал, да так, что это должны были услышать и те, что добивали моих верных товарищей на мостовой, а старый «Коринф» схлопнулся бы, как старая корзина, скверно сплетенная из прогнившего лозняка. А этот несчастный, говорю вам, оказался там случайно. Дайте ему уйти, он молод и красив. Откуда вам знать, не ждут ли его дома такие же золотоволосые детишки и выплакавшая все глаза супруга, уже готовая считать себя вдовой?..
И т.д., и т.п. в том же духе.
Эта беседа продолжалась в общей сложности несколько часов, по истечении которых пленников вернули в застенок.
Спросить Анжольраса так ни о чем и не удалось.
Он молчал, казалось, ошеломленный и затопленный таким потоком нелепиц, исторгающихся изо рта его товарища. Молчал он и всю обратную дорогу, и даже когда дверь камеры задвинулась за ними, не позволил своему гневу в полной мере обрушиться на несчастного Грантера.
- Неужели тебе необходимо превращать в посмешище все, до чего ты дотрагиваешься!
Реплика эта, имеющая, по сути, форму вопроса, прозвучала восклицанием.
Грантер не ответил.
Им овладевало смутно знакомое ощущение, сродни тому, что наваливается поутру после бурной попойки, и во время которого несчастный пьяница, как правило, припоминает и сожалеет.
- Если бы они поверили, то могли бы отпустить тебя, - наконец выговорил он.
Анжольрас осекся было на полуслове, но возмущение, клокотавшее в нем, еще не вполне угасло.
- Отпустить! Если уж ты вздумал помогать мне, то тебе не следовало что-либо делать без приказа! Ты не способен обдумать заранее то, к чему приведут твои опрометчивые поступки…
- Они бы отпустили.
- Рано или поздно мы и так выйдем отсюда.
- Мы выйдем отсюда на гильотину.
- Это прекрасно! Пусть больше народу увидит нашу казнь, пусть больше сердец воспылает гневом! Если хоть так я смогу послужить делу Республики – быть посему. Иной доли я бы и не попросил. Гильотина! Взойти под ее нож, зная, что твоя смерть станет фитилем, искрой для того благословенного пламени, что наконец разожжет сердца, что кровь твоя прольется на мостовую живительным дождем, дающим всходы новым, смелым мыслям и действиям!
Грантер молчал.
- Но они бы могли. - Упрямо повторил он.

URL комментария

@темы: категория: джен, автор: неизвестен, персонаж: Анжольрас, персонаж: Грантер, персонажи: младшее поколение, рейтинг: G — PG-13, персонаж: Вальжан, персонажи: старшее поколение, персонаж: Мариус, тред: 124